Книга Золотые века - Альберт Санчес Пиньоль

Их грех состоит не в том, что они прожили жизнь как мертвецы, и не в том, что они согрешили против жизни. Нет, нет. Их грех из разряда тех, которые не могут быть прощены: о прощении надо молить, а человек, не отдающий себе отчета в том, что грешит, не может ни у кого и ни у чего просить прощения. Их неискупимый грех — скудоумие. Это самый тяжелый грех, и стоит он всех остальных вместе взятых. И вот наказание.

Пугало считает, что оно никогда не умирало, что мертвы все остальные. Оно думает, что никакая сила никогда не изменяла его: оно так всегда и было пугалом. Это состояние кажется ему естественным, поэтому ему никогда не удастся освободиться от заклятия. Отличительной чертой привидений является именно их неспособность признаться себе в том, что они привидения.

Со снеговиком все обстоит точно так же: он не понимает, что умер, не способен это понять. Если бы он понял, что он снеговик, он бы тут же перестал им быть. Но ему неведомо, что когда-то его существование никак не было связано со снегом.

То же самое происходит с женщиной-манекеном, которая воображает, что ее окружают воскресшие чудовища, а она сама всегда была манекеном. Ей кажется добродетельным поступком терпеливо сносить эту жизнь в смерти, тогда как на самом деле она цепляется за свое существование в доме не по призванию, а по необходимости. Я иногда слышу, как манекен разговаривает с засохшей геранью в старом горшке. Живые люди обращаются к другим живым, чтобы побеседовать с ними, а она ведет разговор с мертвой геранью, просто чтобы высказаться. Жена-манекен говорит о своем супруге, не выражая при этом ни добрых, ни злых чувств: „Теперь он превратился в пугало“. Потом речь заходит о сыне: он стал снеговиком. Затем она упоминает второго сына — сразу видно, что у нее не все дома: „Он тоже умер, чтобы стать псом“. Да, да, именно так эта дура и говорит. „О ком это она?“ — спрашиваю я себя, вылизывая свою шерсть, где не найдешь ни одной блохи. Засохшей герани женщина-манекен рассказывает обо всех и не говорит только о себе. Неужели ей не ясно, что сейчас она просто безголовая кукла, это ясно каждому, кто только на нее взглянет, и так будет всегда, во веки веков, потому что она так же близорука, как остальные, и не способна понять, что и над ней довлеет проклятие. Страшный грех этих людей — они сами обрекают себя на страдание — состоит в их неспособности стать проницательными из-за искренней уверенности в своей проницательности.

А я — простой, живой и бодрый пес, которому дозволено смеяться над призрачными существами.

Этот мир обескровлен и немощен. Я лаю по привычке.

Закон джунглей

Я очнулся в джунглях и почувствовал, что мои руки широко раскинуты в стороны и примотаны к доске, а жена привязана к моей спине. Поначалу я не мог припомнить, что с нами случилось.

Встать на ноги — задача непростая, если ты привязан к другому человеку. Ее руки также были раскинуты в стороны и привязаны к той же доске, наши талии опоясывали бесчисленные веревки, так что ее хребет оказался прижатым к моему. Наши щиколотки были обмотаны тесемками и ремешками с огромным количеством узлов, поэтому ее пятки упирались в мои. Из-за этого я шагал неровными шагами и то и дело натыкался на колючие ветки в зарослях тропических растений.

Когда наконец мне удалось добраться до деревни, первым меня увидел маленький мальчик. Он вообразил, что странная сдвоенная фигура была чудовищным порождением джунглей, и убежал в слезах. Скоро появились и взрослые.

— Помогите мне, — простонал я.

Однако услышал в ответ:

— Ты убил свою жену. По традиции в таких случаях преступника привязывают к трупу и оставляют обоих в джунглях. Этот обычай известен всем, и никто не захочет помочь убийце женщин, чья вина у всех на виду. Иди назад, злодей.

Примерно то же самое я слышал во всех поселках, куда заходил в первый день. На вторые сутки труп моей жены начал вонять. Летающие насекомые, отличающиеся особой смекалкой, сразу поняли, что я не могу защитить свое лицо, и набросились на струйки пота на моем лбу и на мои глаза. Они заползали во все отверстия, а крошечные красные шмели свили в моих ноздрях гнезда.

Я сменил направление, чтобы попросить пощады у жителей южных поселков.

— Прочь отсюда! — кричали мне. — Она вверила тебе свое лоно, чтобы ты мог иметь детей, а ты отплатил ей за это ударом кинжала в живот. Теперь ты вечно должен будешь носить ее на себе.

Чтобы не умереть с голоду, я был вынужден кусать немногочисленные фрукты, которые встречались мне на высоте рта. Они были зелеными. Сладкий сок привлекал еще больше насекомых — крылатых и бескрылых. Мое отчаяние было так сильно, что стоило мне завидеть какую-нибудь речку, как я бросался в воду, надеясь утопить орды крошечных врагов. Однако передышка длилась недолго, а кроме того, к несчастью, теплая вода ускоряла процесс разложения. Когда солнце оказывалось в зените, слой мух, покрывавший труп жены, был так плотен, что мне приходилось нести на себе двойной груз.

Жители восточных поселков повели себя так же, как северяне и южане. Там, где население было более снисходительно, меня отгоняли, швыряя гнилые овощи; а там, где обычаи были суровее, встречали градом камней.

— Убийца женщин! — кричали мне. — Не вздумай вернуться сюда! Мы теперь знаем, кто ты такой.

Когда мне казалось, что ничего ужаснее этой пытки не может быть, выяснилось, что я ошибался: ночью мои мучения становились еще более жестокими, чем днем. К этому времени она настолько разложилась, что мы подвергались нападениям самых разных существ — от крошечных до весьма крупных. Если я устраивался спать ничком на земле и ее труп лежал на мне сверху, то меня атаковали полчища жуков, муравьев и плотоядных пауков, которые карабкались по моим бокам, чтобы добраться до ее плоти. Если же я ложился навзничь и устремлял взгляд на луну, то получалось еще хуже. Огромные летучие мыши и ночные марабу нападали на нас, и им было безразлично, чем поживиться — глотком теплой крови или холодной, выклевать глаз у живого или у мертвеца.

Мне оставалось только попробовать счастья у жителей западных областей. Они были очень горделивы и вынесли такой приговор:

— Тот, кто убивает воина на поле сражения, заслуживает чести, тот же, кто в мирные дни убивает женщину, достоин лишь презрения. Прочь отсюда, призрак, мы не желаем тебя видеть впредь ни ночью, ни днем. Ты нас понял.

Люди отвергли меня, и я скитался по джунглям, точно привидение. Все чудовища, которые являются нам в снах и которые населяют наши сказки, живут в темноте лесных чащоб и не приближаются к поселкам с их очагами. Нет приговора страшнее, чем блуждать по лесам, где нет ни одной живой души, без цели и без остановки, не имея возможности ни поговорить, ни помолчать с другими людьми. И уже не важно было, жив я еще или уже умер.

Между нашими спинами, прижатыми друг к другу, образовался толстый слой червей. Понимая, что они быстро сожрут нас обоих, обессиленный, я лег у корней огромного дерева в ожидании скорой смерти. В этот самый миг я увидел группу мужчин, которые приближались, сжимая в руках короткие широкие ножи. Я сразу их узнал. Это были те самые люди, которые осудили меня и привели приговор в исполнение. Им, наверное, не стоило большого труда напасть на мой след. Меня знали во всех поселках в джунглях, и к тому же за нами тянулся шлейф вони от разлагающейся плоти, а этот запах ни с чем не перепутаешь. Для меня их ножи означали освобождение. Я подставил им свою шею и сказал лишь: