Книга Домой не возвращайся! - Алексей Витаков

– Да, Вяч, здесь только ты виноват. – Александра нехорошо поежилась и задернула шторы: – Ты мне о себе совсем ничего не рассказываешь. Ты как-то обмолвился, что тебе иногда снится отец. Хочешь еще чаю?

– Давай. Спасибо. Он покончил с собой, когда мне было всего семь лет. Я видел его в петле: жутко, особенно для семилетнего ребенка. Но когда его не стало, вокруг образовалась тянущая пустота. Ему на тот момент исполнилось всего сорок лет, но мне до сих пор кажется, что мудрее и сильнее его никого нет. Что-то было в моем отце, вызывавшее уважение окружающих, даже тех, кто намного опережал по возрасту. Я и сам толком не знаю его биографию. Мать говорит всегда путано и очень туманно. Поэтому лучше всего начать именно с нее. Окончив педагогический институт, она получила распределение, кстати, по собственной инициативе, в одно из северных вольных поселений. Это там, где живут расконвоированные зеки. В сих романтических местах и повстречалась с отцом, который отмотал к тому времени по тюрьмам и лагерям в общей сложности десять лет. За что он был осужден, я тоже выяснить не смог: все говорили разное. А в семь лет, понятное дело, вообще не задумывался. Через полтора года у них родился я. Это особая история. Никаких роддомов в той деревне, конечно, не существовало, поэтому мать, когда у нее начали отходить воды, срочно повезли на дрезине до ближайшего райцентра. Можешь себе представить расстояния в тайге. Конечно же, никуда не довезли, и мать начала рожать меня прямо на ходу. Может, еще поэтому у меня на всю жизнь сохранилась страсть к дорогам? На рычагах дрезины потел, что хватало сил друг моего отца, физик-атомщик, ставший потом известным ученым, а в то время такой же расконвоированный зек. В шестидесятые довольно много интеллигенции жило на севере, понятно, что в принудительном порядке. Отец же находился на линии связи и осуществлял безопасность движения: не дай Бог, навстречу в это же время и по этой же дороге поехало бы какое-нибудь транспортное средство. Пришлось этому несчастному физику стать на время акушеркой.

– А ты знаешь, Вяч, раньше, до революции, роды принимали мужчины, так как считалась такая работа очень тяжелой и ответственной.

– Деталей его подвига не знаю, но, одним словом, справился достойно. С ближайшего телефона позвонил отцу, поздравил и покатил дальше. Вот так началась моя жизнь, первые три года которой прошли в местах лишения свободы. В шестьдесят девятом отцу дали вольную, и семья переехала из Коми в Архангельскую область в городок Вельск, на родину матери. Вот почему я иногда называю себя уроженцем архангельских северов. Почти сразу после переезда родилась сестра. Но именно тогда, когда жизнь встала на нормальные рельсы, отец вдруг сломался: начал пить. На самом деле, конечно, это было не банальное бытовое пьянство. Дала о себе знать травма головы, полученная во время отсидки. Нестерпимые боли он начал глушить водкой. Зарабатывал более чем прилично, поэтому хватало на семью и на «лекарство». Естественно, появились друзья-собутыльники, которые немало посодействовали тому, чтобы он пил больше, чем ему на самом деле требовалось. Вскоре у отца появилась алкогольная зависимость и, как следствие, деградация личности, отразившаяся на семейной жизни. Дома начались жуткие скандалы с битьем посуды. В такие периоды мы с сестрой и матерью прятались у соседей. Долго такая жизнь продолжаться не могла. Первого сентября, перед тем как отправить меня в первый класс, отец поклялся, что больше пить никогда не будет. Он сдержал слово, но чего это ему стоило, я хорошо помню: голова почти все время была обмотана тугим полотенцем. Тогда какие-то серьезные обезболивающие средства достать было невозможно, да и отсутствовали они как таковые. Иногда от боли он глухо мычал в подушку, это могло продолжаться часами. В конце концов, в последний день октября отец повесился на потолочном крюке. Он избавил от страданий себя и нас. Самоубийство порицается, особенно церковью, но я абсолютно убежден, что, если бы у него был хоть малейший шанс на избавление от мук, он не сделал бы этого. На похороны пришло очень много людей. Такого количества собравшихся в одном месте наш небольшой город, пожалуй, никогда не видел. Но я заметил еще тогда какую-то неуловимую схожесть между ними. Спустя много лет, понял, в чем заключалась эта схожесть: все они были ранее судимы. Печать неволи, лежавшая на их лицах, роднила их. Неискушенный человек вообще мог подумать, что это многочисленные родственники. Вот так тюрьма может внешне сближать, но только, слава Богу, внешне.

– А что было дальше?

– А дальше началась совсем другая жизнь. Приходя из школы, я таскал воду из колонки, колол дрова, словом, делал по дому мужскую работу. Мать тянула нас, как могла, но все же ей пришлось отправить меня в деревню к бабушке, потому что одной вырастить двоих не представлялось возможным. А через три года она вновь вышла замуж, и я смог вернутся домой.

– Твой отец кем был до того, как попал за решетку?

– Летчиком. Что-то произошло именно там, на его работе. Я смутно припоминаю, как однажды слышал разговор отца с матерью о каком-то генерале, который погиб при неудачной посадке машины, когда за штурвалом находился отец. Дело давнее и темное, сейчас уже никто ничего не скажет.

– Расскажи про маму.

– О, ее вполне можно причислить к ареопагу символов своей эпохи. Подумать только, закончила с красным дипломом институт и напросилась работать в лесхоз, где трудились, как я уже говорил, бывшие зеки. Рассказывала, что какой-то замполит, проникнувшись к ней симпатией, пытался отговорить ее от легкомысленного замужества и даже отправил в другое место. Но мать, встав на лыжи, снова появилась на вольном поселении моего отца. Вот такая была у них любовь. Разница в возрасте: пятнадцать лет. Ей очень многое пришлось вынести, живя с моим отцом, но ни о каком разводе она даже не помышляла. Наоборот, обивала пороги различных медицинских учреждений вместе с ним, пытаясь до последнего быть рядом с мужем. Добивалась аудиенций у светил эскулапского дела, чтобы еще и еще раз услышать, что ушиб головного мозга ничем не лечится: надежда только на чудо. Но тот и другой от веры в Бога были далеки, поэтому ни на какие чудеса не рассчитывали.

– Действительно, дети своей эпохи.

– Сама мама из деревни, что находится под Вельском. В четырнадцать лет уже работала сучкорубом в тайге под началом бабушки. В сорок первом, когда почти всех мужчин забрали на фронт, бригады лесоповальщиков и лесосплавщиков формировались из женщин. После войны тоже, потому что с войны мало кто вернулся. И так вплоть до конца пятидесятых. Упрямство и настойчивость в мою мать заложила тайга. Отцу не просто повезло с матерью, это была самая главная удача в его жизни.

Чай давно остыл, так и оставшись нетронутым. Бальзамов, щелкнув зажигалкой, стал молча смотреть на огонь. За окном заводила свою тягучую песню ночная вьюга, иногда ударяя ветками тополя по жести водосточной трубы.

ГЛАВА 33

Капитан Мохов под впечатлением от рассказа старика гнал свою «Ниву» на запредельной скорости, почти не обращая внимания на светофоры. Кузов машины гремел, как пустая кастрюля с оставленной внутри ложкой. Предчувствие беды ворочалось в грудной клетке лохматым зверем, доставало до горла горячим першением. Алексей курил сигарету за сигаретой, пытаясь избавиться от навязчивого ощущения. Показались знакомые дома. «Нива» влетела во двор и, едва не снеся ограду перед детской площадкой, остановилась как вкопанная, содрогнувшись напоследок всем своим существом. Он вбежал в подъезд и, не дожидаясь лифта, понесся на четвертый этаж пешком. На площадке увидел, что дверь в квартиру приоткрыта. Влетел: