Книга Время золотое - Александр Проханов

– Но случилось чудо. Выбитый меч империи не упал на землю. Его успели подхватить ваши руки, руки русских оружейников. Благодаря вашему подвигу русское оружие уцелело. Сохранились научные школы, инженерные сообщества, секретные разработки. И когда-нибудь богомыслящие исследователи истолкуют это спасение как Русское Чудо. Вы сохранили танковое дело, смогли построить лучший в мире танк. Ваш танк святой, потому что в его броне меч святого князя Александра Невского и кольчуга святого князя Дмитрия Донского. Ваш танк – это алтарь, несущийся сквозь огни и взрывы. Вы – русские государственники, опора страны. Сегодняшней России не нужны политические реформы, не нужна Болотная площадь. Ей нужны алтари и оборонные заводы. А остальное приложится.

Бекетов умолк. В кабинете стояла тишина. Только слышно было, как звякнула чайная ложечка в руках специалиста по маркетингу и зашуршал конфетный фантик в руках председателя профкома. Президент Стоцкий насмешливо взирал со стены, и Бекетов понял, что проиграл. Его проповедь была неуместна. Он выглядел комично, как московский говорун.

В кабинет вошла секретарша. Несла в руках мобильный телефон.

– Танкодром на проводе. Вы просили связать. – Она протянула телефон директору.

Директор взял трубку:

– Да. Вас понял. Сейчас узнаю. – Он обратился к Бекетову: – Андрей Алексеевич, вы хотели прокатиться на танке. Машина подготовлена. Т-90, как вы говорите, алтарь на гусеницах. Батюшка и дьякон, то есть командир и механик-водитель, – на месте. Хотите помолиться или пойдем обедать? – На его ребристом лице появилась улыбка, несмешливая, как показалось Бекетову.

– Хочу помолиться, – сказал Бекетов.

Его привезли на танкодром, который начинался за воротами завода и терялся в лесах, холмах, ледяных болотах. Там танки, покинув конвейер, проходили испытания. Развивали предельную скорость. Ныряли в болотную топь. Перепрыгивали рвы.

Бекетова встретил молодой сухощавый испытатель, с мальчишеским веселым лицом, шальными глазами. Из-под танкового шлема выглядывал белесый чубчик. Камуфлированная теплая куртка ловко сидела на гибком теле.

– Придется переодеться, – сказал он, оглядывая пальто, брюки и туфли Бекетова. – Машина сейчас подойдет.

Он отвел Бекетова в небольшое строение, выдал ему бутсы, теплую пятнистую куртку, такие же штаны, кожаный, с тангентой, шлем и рукавицы.

– Вот теперь вы тоже танкист, – усмехнулся испытатель.

Задрожала, загремела земля, и к строению подкатил танк. Огромный, бугристый, он был окутан синим дымом, темный, среди сверкания снегов. Из люка выглядывал механик-водитель в шлеме. Пушка смотрела жерлом прямо в лоб Бекетову, и у него закружилась голова от тупой непомерной мощи. «Алтарь, – подумал он отрешенно. – Хочу помолиться».

– По машинам! – крикнул сквозь грохот испытатель. Помог Бекетову забраться на броню, помог опустить ноги в железную глубину, устроиться в башенном люке. Сам же ловко угнездился в соседнем люке, прижал тангенту к шевелящимся губам. Танк качнулся, взревел, шарахнул Бекетова о железную кромку и пошел с ровным рокотом, вминаясь в снег. Бекетов схватился за крышку люка, чувствуя сквозь рукавицы ледяную сталь. К его лицу прижали прозрачную подушку из тугого морозного воздуха, глаза наполнились слезами и смотрели на размытое солнце.

«Спаси, Господи, люди Твоя», – молитвенно подумал Бекетов. Ему было горько. Он не сумел убедить упорных технократов, а только насмешил неуместной проповедью.

Танк качнул пушкой, вылез на бетонку, прямую белую ленту, окруженную сосняком. Всхрапнул и ринулся, свирепо и мощно, с неистовой силон, превращаясь в летящую гору брони. Бекетов почувствовал, как резанул его блеском воздух, как брызнули солнечно слезы, как закружилась колючая пыль. Танк рвал гусеницами бетон. Пушка, как громадный палец, указывала вперед. Танк мчался, хрипя и звеня. Бекетов качался в люке, чувствуя колыхание брони, словно танк вот-вот оторвется от бетонки и взлетит в бледную синь.

И внезапно – больная и странная мысль. Неужели это он, Бекетов, несется в танке, ударяясь плечом о броню? Он, которому мама надевала на голову веночек ромашек? Он, который боялся пчелы, залетевшей в оранжевый цветок тыквы? И тот восхитительный майский вечер, когда летали жуки, расцветала сирень и мама внесла на веранду самовар с душистым дымком, роняющий на поднос угольки. И внезапно вошел отец, загорелый, прилетевший из дальних стран, и они с мамой кинулись к нему, а он раскрывал узорную жестяную коробку с черным хрустящим чаем. Неужели все это было? Девушка из соседнего дома, с которой ходили в театр, а потом целовались в случайном дворе, и он впервые касался женской груди, сжимая губами маленький теплый сосок… И похороны убитых солдат, надрывная медь оркестра, и он шагал по еловым веткам, и видел, как торчит из гроба голубоватый колючий нос… И то упоение, с которым читал стихи, каждый раз замирая, когда приближалась строфа: «Это Млечный Путь расцвел нежданно садом ослепительных планет»… И тот холодный осенний дождь, падавший на могилу отца и матери, и он держал в руках букет красных роз, не решаясь положить на землю… И та голубая спальня с зеркалами и тихой музыкой, приторный запах духов, женщина с шелковистым телом, и близко от глаз мерцал в мочке уха бриллиант. Неужели это он, Бекетов, несется в танке, пролетая еще один крохотный отрезок жизни, дарованной ему от рождения до смерти для какой-то таинственной, неразгаданной цели?

Эти мысли были размыты, как мелькающие в метели сосны. Породили чувство абсурда, необъяснимости бытия.

Танк соскользнул с бетонки и ухнул в ледяное болото. Черный взрыв грязи, обломки льда, гнилая кипящая рытвина. Бекетова швырнуло вверх, и он вцепился в стальную крышку, чтобы не улететь в эту темную топь, не сгинуть в гнилых проломах. Грязь хлестнула по лицу, губы глотнули сероводородную вонь. Танк переваливался с боку на бок, ломал лед, выдавливал коричневые пузыри, подминал тощие болотные сосны. Бекетов бился о железо, и в нем возникало ожесточение. Он сам был подобен танку, который шел через болото русской смуты. Увязал в трясине демонстраций и митингов, в придворных интригах и заговорах, в тупости временщиков и подлости предателей. Он один, надрываясь, тащил на буксире неповоротливую махину государства, у которой заглох мотор, сбежал экипаж, ослабел командир. Хрипя, он давил на газ, будил пинками командира. Молил Господа, чтобы выдержал трос. Чтобы танк дотянул до края болота. Чтобы гусеницы схватили твердую землю. Чтобы у махины завелся мотор. Чтобы очнулся командир. Чтобы вернулся разбежавшийся экипаж. И тогда взыграет вся могучая армада государства, неудержимо, «гремя огнем, сверкая блеском стали», устремится в прорыв.

Танк выдрался из болота, отекая липкой жижей. Покатил в снежных холмах, взлетая на сияющие вершины, погружаясь в тенистые овраги. Нависал над кручей, и казалось, сейчас перевернется и, тяжко грохая, повалится вниз. Бекетов вжимался в люк, чувствуя плечом острую кромку. Танк задирал к небу пушку, карабкался, как жук, на отвесный склон. И Бекетов впивался в броню, ожидая, что танк станет заваливаться, упадет на спину, беспомощно хватая гусеницами небо.