Книга Жесткий контакт - Михаил Зайцев

Звездочки на дисплее компьютера лениво перемигивались, создавая иллюзию остановившегося времени. Огонек лампы под зеленым абажуром отражался в стеклянном циферблате часов с одной-единственной короткой стрелкой, которая незаметно для глаз подползала к риске, помеченной цифрой девять. Шелестели, перешептывались бумаги на столе, ворчливо поскрипывало кожей казенное кресло, скрипело золотое перо, марая бумагу чернилами. Евграф Игоревич работал, ему было хорошо и спокойно. Немного ныло, откликаясь на непогоду, левое колено, но к этому нытью он давно привык, он давно научился игнорировать неприятные ощущения, концентрируясь на приятных. Ему едва перевалило за тридцать, а он уже задумывался над глубинным смыслом расхожей фразы, то ли поговорки, то ли афоризма: «Если бы молодость знала, если бы старость могла». Или это не поговорка и не безымянный афоризм, а чья-то цитата? Быть может, хотя какая разница? В свои тридцать с небольшим Евграф Игоревич имел совершенно седые волосы, лицо, изъеденное морщинами, навсегда разогнутое левое колено и чин ротмистра, соответствующий восьмому классу табели о рангах. Мало кто в жандармерии сомневался в том, что годика этак через два быть Карпову подполковником. Вельможные старцы общались с Евграфом Игоревичем на равных, ровесники обращались к нему на «вы», его побаивались, а значит, и уважали, с ним редко кто спорил, ему почти никогда не отказывали. Наверное, будь у Евграфа Игоревича обе ноги здоровые, тогда бы нашлись и завистники, а завидовать человеку с негнущейся нижней конечностью, формально – инвалиду, без семьи, без любовницы и даже без любимой собаки, такому человеку как-то не получается искренне, от всей души позавидовать. Какой бы ни была душонка, а сопротивляется генерировать черную слепую зависть по отношению к колченогому господину жандармскому ротмистру, без пяти минут подполковнику.

Без пяти приблизительно девять (примерно двадцать пятьдесят пять), точнее по часам без минутной стрелки не определишь, зазвонил телефон на столе у Евграфа Игоревича. Знатный телефон, подарочный, с вращающимся диском и трубкой на витом проводе.

– Ротмистр Карпов слушает.

– Алло, Евграф Игоревич, это Тимур.

– Привет, Тима. Слушаю тебя внимательно.

– Господин ротмистр, прошу прощения за поздний...

– Отставить преамбулы, юнкер! Слушаю.

– На Чистых прудах случай совершенно идентичный прошлогоднему питерскому глухарю.

– Когда?

– В двадцать ноль две околоточный услышал выстрелы. Большой Харитоньевский, дом девять, квартира двадцать девять, первый подъезд, последний этаж. Околоточный нечаянно проходил по переулку, услыхав стрельбу, блокировал парадную, вызвал патруль, и мы...

– Ты сегодня в патруле?

– Я, Ипполит и Галактион. Прибыли через двенадцать минут. Околоточный...

– Не томи, Тима! Взяли?!

– Так точно, господин ротмистр! Он, шельма, в окошко собрался спикировать, но мы...

– Понятно, юнкер. Постарайся не лопнуть от гордости до моего приезда.

– Когда вас ожидать?

– Выезжаю немедленно.

– До вашего приезда ничего не...

– Разумеется.

– Но околоточный, дубина, уже...

– На месте договорим. Еду, отбой.

Евграф Игоревич положил на рычаг эбонитовую телефонную трубку, коснулся кнопки селекторной связи, нагнулся к микрофону, приказал коротко: «Дежурный, мою машину к подъезду», и отпустил кнопку, встал. Отъехало, пискнув подшипниками, скрипнув кожей, кресло на колесиках. Первые шаги по ворсу ковра Карпов сделал, опираясь на стол. Дальше поковылял к дверям, к вешалке, без поддержки. Лучше не скажешь – поковылял. Переваливаясь с боку на бок, вынося вперед негнущуюся ногу, при этом, помогая себе удерживать баланс, нелепо размахивал растопыренными руками. Вот и вешалка. Вот и черный длинный плащ, мягкая шляпа, сучковатая трость. Красивая трость, ежели вообще прилично говорить о красоте предмета, помогающего передвигаться инвалиду. Трость деревянная, стилизованная под обрубок молодого дубка. Как будто срубили деревце под корень, обтесали веточки, сняли кору и отполировали. Из мнимого корня на конце обрубка мастер-столяр выточил ручку, изящно-корявую загогулину. А мастер по металлу украсил загогулину-ручку витиеватой серебряной нашлепкой – литой, объемной головой льва. Гривастая голова зверя торчит в излучине загогулины. Когда опираешься на трость, стиснув Т-образную ручку в кулаке, большим пальцем можно дотянуться и погладить львиную пасть. На другом конце трости менее презентабельный резиновый набалдашник, весь стесавшийся, стертый. Евграфу Игоревичу приходилось ежедневно много ходить. И не только по коридорам Жандармерии. Это без трости он ковыляет, а опираясь на палку, практически бегает, перемещается быстро и ловко, так, что скрип резинки набалдашника звучит одной непрерывной нотой.

Ротмистр Карпов предпочитал одеваться в «гражданское». Ежедневно, за исключением праздничных дней или показательных мероприятий, Карпов носил один и тот же костюм, плащ и шляпу. На самом деле все предметы одежды Евграф Игоревич периодически менял, но менял на их точные копии. Когда из года в год носишь одно и то же, окружающие перестают замечать твою одежду и наконец-то замечают тебя.

Карпов посмотрелся в зеркало, прилипшее круглым блином к стенке возле вешалки, поправил шляпу, одернул рукава плаща, взял палку в левую руку и вернулся к столу погасить настольную лампу. Кабинет погрузился во тьму. Лишь сквозь щель в шторах пробивался бледно-желтый, мигающий лучик качавшегося на ветру фонаря. Левая ладонь ротмистра привычно сжимала трость, правая на ходу залезла под плащ, под пиджак, нашла во внутреннем кармане связку ключей. Карпов открыл дверь, что вела из кабинета в приемную. Вышел, запер замок. Прошел через темную приемную, глянув мельком на стол секретарши, и очутился в длинном, просторном коридоре. Отпрянула к стене уборщица тетя Клава, засуетилась с ведрами и тряпками, засмущалась, промямлила подобострастно: «Здравствуйте вам, Евграф Игореч, припозднились, всё работаете да работаете, все бы так...» Карпов кивнул уборщице, пошел к лифту. Резиновый набалдашник на палке пищал, скользя по влажному паркету. Причитания тети Клавы за спиной стихли. Старушка мелко крестила спину ротмистра, она была уверена – на усидчивом Евграфе Игорече держится вся Жандармерия. Как это водится на Руси, у мелкой обслуги свои представления о начальниках. Уборщицы, сантехники, буфетчицы и прочий рабочий класс управления Жандармерии почитали и боялись ротмистра Карпова пуще иного генерала.

Лифт пришел сразу. Пустой. В здании безлюдно, времена бесконечных авралов канули в лету. Порядок в Державе, какового не вспомнят и столетние старухи. Идеальный порядок. Нерушимый. Большинство подданных в это свято верят. На то они и большинство. В чем-то Держава напоминает театр. Зрители в зале занимают места согласно купленным билетам. Из лож и с галерки картонные декорации кажутся вечными, а золотая краска золотом. Зрители ничего не знают об интригах в труппе актеров и забыли, как в прошлом сезоне нынешний исполнитель роли Короля скакал вокруг трона в шутовском колпаке с бубенцами.