Книга Лихорадка - Лорен Де Стефано

Дейдре навещает меня снова. Не знаю, сколько времени прошло с ее ухода. Минуты? Недели? Я чувствую, как она ослабляет мои фиксаторы.

— Тут есть одна хитрость, — говорит она, заметив, что я проснулась и наблюдаю. — Можно закрепить их на следующей дырке, и они все равно будут выглядеть достаточно тугими, но вы сможете протащить сквозь них кисти рук и стопы. Санитары приходят по расписанию, так что мы, остальные, можем вовремя лечь по кроватям. А вот вами занимаются нерегулярно. Трудно определить, когда именно за вами придут.

— Где я?

Голос у меня звучит хрипло. Горло дерет, и я смутно припоминаю, что мне пропихивали туда какую-то трубку.

Дейдре хмурится. Ее мягкие волосы растрепаны и спутаны, аккуратных косичек больше нет. И на ее теле столько синяков!

— Мы в подвале, — говорит она. — Распорядитель привез вас месяц назад. Вам было так плохо!

Глаза у нее наполняются слезами. Она бережно высвобождает мои руки из фиксаторов, и я пробую сесть. Но после долгого лежания на спине у меня отливает кровь от головы и в глазах снова появляются яркие пятна. Я растираю лоб и моргаю, пока пятна не исчезают.

«Дейдре, — думаю я, — что он с тобой сделал?»

Она совсем еще ребенок, ей девять-десять лет, но она исхудала, как настоящая старуха из первого поколения. Кожа у нее пожелтевшая, сморщенная на локтях и кончиках пальцев, все черты заострились так, что стали заметны кости черепа.

Но я не спешу задать этот вопрос. Какая бы ужасная судьба ни выпала на ее долю, в ней виновата я. Когда я убежала, то оставила ее без ее работы в особняке. Вон мог солгать сыну и сказать, что в мое отсутствие Дейдре лучше поручить дело где-то в другом месте. Линден даже не стал бы над этим задумываться. Он доверяет своему отцу.

Тем не менее вопрос все-таки звучит — помимо моей воли.

— Что он с тобой сделал?

Она качает головой.

— Наверное, начальная подготовка, — говорит она. — Скоро он попробует провести искусственное оплодотворение, — смущенно добавляет она. — Насколько я понимаю, Распорядитель считает, что нашел способ ускорить наступление детородного периода и вынашивание, так что девочки могут рожать детей до наступления естественной половой зрелости.

Эти слова, произнесенные добрым голосом, звучат настолько дико, что мне кажется, будто я сплю. Однако секунды идут, а ничего странного не происходит, не обрушивается потолок, не пытается подо мной провалиться пол.

— Пока ничего не получилось, — продолжает Дейдре, по-прежнему стараясь не встречаться со мной взглядом. Она вдруг опять превращается в прислугу, подтыкая одеяло мне под спину, растирая запястья, чтобы разогнать кровь. — Лидия здесь гораздо дольше меня. Один раз она почти доносила полный срок, но…

Она замолкает.

Лидия. Почему имя кажется мне знакомым? Туман еще не до конца ушел из головы, как и подозрение, будто все это — сон, но я все-таки вспоминаю. Лидия была горничной Роуз; ее отослали после того, как Роуз, сильно переживавшая из-за потери новорожденной дочери, больше не смогла выносить присутствия юной девушки, которая ей прислуживала.

— Дейдре!

Я тяну руки, чтобы обнять ее, утешить. Но ей ни к чему мое утешение. Она отстраняется.

— Кажется, я слышу лифт, — говорит она, глядя на свои судорожно стиснутые пальцы. — Я вернусь, когда смогу.

Она поспешно помогает мне вернуть кисти в фиксаторы и убегает из комнаты.

Когда заходят санитары, я изображаю беспамятство, но сердце отчаянно колотится. Один из них меряет мне давление: я чувствую, как манжетка пережимает мою руку, а потом с шипением слабеет. Слишком высокое. Это повод для немалой озабоченности. Санитары начинают бормотать что-то насчет побочных эффектов и учащенного сердцебиения.

Вокруг меня пульсирует кошмар. Визжанье колесиков, звяканье инструментов. Я чувствую прикосновение к предплечью и жду укола иглы, но ощущаю только легкое давление и слышу писк прибора.

Прохладные сухие руки расстегивают пуговицы на моей рубашке. Что-то неприятное плюхается мне на грудь, кажется, какой-то гель. Нечто твердое движется по моей грудине. Я знаю, что это прибор, а не рука человека. Они проводят очередное исследование. Я чувствую, что я не человек. Эксперимент. Труп.

«Все хорошо. Я больше никогда никому не позволю тебя тронуть».

Но никто меня не спасет.

В конце концов санитары обтирают мое тело, делают записи и удаляются. Я слышу, как один из них где-то далеко спрашивает:

— Как ты думаешь, что он сделает с ее глазами, когда все закончит?

По сосудам растекается какая-то жидкость. И именно теперь начинаются настоящие кошмары. Лица, которые склоняются надо мной, мутируют и разлагаются. Призраки, спешащие по коридору, шепчущие мое имя. Волна крови, расплескивающаяся по кафельным плиткам. Линден, стоящий в дверях.

— Я думала, ты больше меня не любишь, — шепчу я, и он рассыпается прахом.

Так как в комнате нет часов, а голографическое окно неизменно демонстрирует яркий фальшивый солнечный свет, для меня не существует понятий «утро» и «вечер». Я подозреваю, что Дейдре навещает меня по утрам, потому что она всегда растрепана, словно только что проснулась. У меня из рук торчит столько трубок и проводов, что когда она освобождает меня от фиксаторов, это ничего не меняет. Я почти не могу двигаться. Она нашептывает мне что-то приятное, описывает картины своего отца, вслух восхищается множеством оттенков моих светлых волос.

Я редко бываю настолько в сознании, чтобы отвечать ей. Наверное, Дейдре к этому привыкает, потому что со временем ее рассказы приобретают мрачный характер.

— Извините, что я вас не навещала, — шепчет она. — У меня опять был выкидыш.

Мне недостает сил открыть глаза, и, по-моему, если бы она знала, что я ее слышу, она бы этого не сказала.

— Сегодня утром умерла Лидия. Я смотрела, как она истекает кровью. И Распорядитель присутствовал, когда ее увозили.

У Дейдре срывается голос. Я чувствую, как дергаются ее пальцы, которые она переплела с моими.

— Но она много знала, — говорит девочка, и в ее голосе слышны подступающие слезы. — Помните про младенчика Роуз? Я рассказывала, что слышала его плач перед тем, как Распорядитель объявил, что он родился мертвым. А Лидия говорила, что видела его. Она видела младенчика, и с ним было что-то не так. Ушки съежившиеся, а личико… какое-то неправильное. Уродливое.

У меня снова начинает колотиться сердце, беспомощно и бесполезно. Кажется, сердце — последняя часть меня, которая еще способна двигаться.

Роуз. Первая жена Линдена — наверное, единственная, кого он любил по-настоящему, — была вынуждена рожать в одиночестве, во власти чудовища. Она знала, на что он способен. Она предупреждала меня, чтобы я не пыталась идти ему наперекор, а я не послушалась ее.