Книга Вепрь - Олег Егоров

Мне лично идея взбалмошных марксисток, учредивших этот праздник, всегда казалась теоретически абсурдной и унизительной для самих же предтеч. Очевидно, что всякое годовое вращение Земли вокруг Солнца и суточное — вокруг собственной оси действительно имеют международный характер. Ход календарного времени столь же естествен, как потребность справлять нужду, когда кому приспичит. А присуждение одного из оборотов нашей планеты в пользу лучшей половины человечества столь же противоестественно, как помещение раз в году на всех общественных уборных буквы "Ж".

Однако человек кавказского обличья смотрел на все это с точки зрения денег. Кто сказал, что деньги не пахнут? Пахли и пахнут. Для него деньги пахли жареным, вареным со специями, а также ароматным и крепким особой выдержки. Женщинами, разумеется, они тоже пахли.

"Каблучок", переваливаясь через колдобины, прокатился до околицы и там был остановлен поднявшимся из кювета патрулем в грязных плащ-палатках. Патруль в составе известных мне Вадима, разносящего по домам трудовые книжки, и "лыжника", специализирующегося в области зерновых, беспощадно вытряхнул из фургона всю тару с нежными тюльпанами. Кавказский человек, подвывая, как милицейская сирена, бегал вокруг пестреющих в луже цветов.

"Понимаем. — Почесывая Караула за ухом, я наблюдал гнусное разорение восточного каравана свирепыми бедуинами наших Пустырей. — Всех немедленно впускать, никого не выпускать. А вернее, выпускать, но сначала — обыскать. Что это? Опять стихи?"

В сердцах я плюнул себе под ноги и куда-то попал.

Патрульные наконец вошли в село, оставив бедолагу-скупщика на произвол судьбы. Впрочем, произвол судьбы вряд ли оказался бы более бесцеремонным, чем их собственный. Жалкий энтузиаст рыночной экономики все еще собирал уцелевших представителей флоры, когда варвары поравнялись с наши домом.

— Как успехи? — окликнул я их вместо приветствия. — Говорят, в Березовой тоже клуб неплохой. Есть разгуляться где на воле.

— А закурить у тебя есть? — отозвался Вадим.

— Бросил. — Я взял тетради Обрубкова, собираясь вернуться в дом.

— Что это у него? — насторожился "лыжник", обращаясь к товарищу по оружию.

— Лекции, — сказал я безмятежно. — Сопромат. Бинарные числа.

Что такое "сопромат" и "бинарные числа", мы все, я думаю, представляли примерно одинаково.

— Бонжур, месье! — Кутаясь в шаль, на крыльцо вышла Настя.

— Ты какой изучал? — спросил Вадим у "лыжника".

— Английский.

— А я — немецкий. — Вадим ухмыльнулся, но взгляд его остался холодным. — Вы вот что, фрау. Вы урезоньте-ка вашего молодчика. Больно он разрезвился.

Патрульные зашагали по безлюдной улице Пустырей.

— Молодчик — это кто? — вопросила Настя.

Я глянул на Караула, разомлевшего у моих ног. Резвости в нем было не больше, чем в ржавой сеялке, позабытой среди чиста поля нерадивыми земледельцами.

— Поди узнай теперь. — Я поцеловал Анастасию Андреевну в щеку. — Не догонять же грубиянов. Ты как себя чувствуешь?

— Как по брошюре Смирнова положено, — вздохнула она. — Мутит немного…

Анастасия Андреевна собирала на стол к ужину, когда объявился Алексей Петрович Ребров-Белявский. Сразу стало яснее ясного, что случилась беда.

На щеках пустыревского феодала, обыкновенно покрытых вечным загаром, выступили чуть ли не зеленые пятна. Опухшая ряшка Алексея Петровича походила на бронзовый старый кувшин, облагороженный патиной.

— Захарка умирает! — выдохнул он, держась за сердце.

Через десять минут, опередив тучного отца, мы с Настей уже поднимались на третий этаж "Замка" по дорожке из "желтого кирпича". Дорожка эта, устилавшая лестничные ступени, действительно напоминала мне о сказке, читанной в детстве. Квадратики ее желтого орнамента убегали под изумрудного цвета дверь детской комнаты.

Мы влетели внутрь. Захарка, сотрясаемый конвульсиями, хватался маленькими пальчиками за истерзанную простыню. Рядом с кроватью, стоя на коленях, рыдала его мать. Прежде я этой женщины не видел.

— Ну что же ты, парень! — Я метнулся к кровати и схватил его за худую ручонку. — Ты держись! Ты не умирай! Сейчас врач приедет!

Веки мальчика порхали, словно крылья бабочек, но я успел заметить, что зрачки совсем закатились. Он силился что-то сказать, однако слова не шли из него.

— Сережа, — выдавил он наконец едва слышно. — Сережа. Ты…

— Не надо! — Я чувствовал, как меня душат слезы. — Не говори ничего, дружочек! Береги силы! Мы ведь выжили, парень! Мы же успели!

Его мать упала в обморок. Настя схватила ее под мышки, пытаясь приподнять с пола. Подоспевший Алексей Петрович, сам еле живой, взял жену на руки и переложил на диван.

— Тятя! — вскрикнул мальчик.

— Я здесь, Захар Алексеевич! — Отец устремился к мальчику и навис над ним. — Здесь я, сыночек!

— Пусть все уйдут, кроме Сережи. — Приступ отпустил паренька, и его мокрая от пота голова легла на подушку. — Пусть все… Мне ему надо важное сказать.

Не смея перечить, Алексей Петрович помог Насте вывести мать Захарки из детской.

— Тетя Настя, ты не уходи далеко, — окликнул мальчик Анастасию Андреевну. — Я с тобой проститься хочу.

— Я не уйду, — успокоила его Настя. — За дверью стану, Захарка. Я не пущу к тебе смерть.

Лишь только мы остались одни, мальчик сам взял меня за руку.

— Сережа, — прошептал он, — ты же не хочешь, чтобы я умер?

— Что за глупости, парень? — Я погладил его мокрые локоны. — Мы еще гараж с тобой не достроили! Я жизнь за тебя готов отдать!

В тот момент я чувствовал, что действительно готов отдать жизнь.

— Мне сыворотка нужна. — Глаза мальчика лихорадочно заблестели.

— Откуда ты… — Я осекся.

— Не валяйте дурака, Сергей. — Голос Захара окреп. — Сыворотка адаптации. В сейфе у академика. У нас нет времени. Ведь ты ее забрал?

Замешательство мое росло и готово было перейти в панику. Я просто не понимал, что происходит.

— Я справился. — Захарка смотрел на меня пристально, точно желал прочесть мои мысли. — Меня сюда Семен с библиотекаршей доставили. Лесничий с Семеновым братом-гаденышем тоже тогда были. Но ты с ними не пришел. Ты в этот момент сейф академика потрошил, так? Где сыворотка, сволочь?!

Я молчал, совершенно раздавленный.

— Жаль. — Он задохнулся от бешенства. — Надобно было тебя, щенка, в проруби утопить. Не позволил я Семену. Жаль.

И сразу мне все стало ясно, как будто кто-то раздернул глухие портьеры в сумеречной комнате покойника. Паскевич. Успел-таки демон Белявский закачать в мозги Захара Алексеевича "кут" генерала.

— Понимаю, — усмехнулся я. — А ведь Захарка не умирает, Паскевич. Его логос проснулся. Это вы дохнете. Стирает душа мальчика вашу личность из его памяти. Постепенно стирает, но — сотрет. Забыли вы, генерал, первоисточник. "Главное не захватить власть, главное — удержать ее". Ульянов-Ленин. Так приблизительно. Душа-то, она ведь от Бога. А вы даже не от сатаны. Вы — от внутренних органов. От кишок, селезенки, печени и мочевого пузыря, генерал. Молитесь вашему железному Фениксу. Недолго осталось.