Книга Беспокойный отпрыск кардинала Гусмана - Луи де Берньер

38. о новом альбигойском крестовом походе

Во все времена и во всех странах главная приманка религии – позволение творить зло; это вполне подтверждается: как только вера теряет агрессивность, число ее сторонников сразу уменьшается. Человека, осмысленно творящего зло именем Господа и по Его велению, тотчас оправдывают, и чем крупнее злодеяние, тем большим праведником он себя ощущает. В святых книгах всего света найдутся прецеденты и даже предписания, которые порадуют сердце дьявола, а в путанице противоречий, что отыщутся всегда, любые спорщики добудут масла, чтобы подлить в огонь противостояния. К сожалению, самая справедливая пословица: «Зло рядится в одежды добра».

Сердце монсеньора Рехина Анкиляра кипело праведным гневом, а мысли были ясны; он ни секунды не сомневался: через него говорит и действует Господь. К тому же прежние успехи так подкрепили его самонадеянность, что она выходила за рамки разумной уверенности в себе, и монсеньор считал свои отношения с Богом столь близкими, что даже не испытывал потребности в молитве перед составлением плана действий. Казалось, сам Создатель прочно унасестился у него на плече и нашептывает указания, которые вытесняют из головы все мысли и изгоняют из сердца умеренную скромность, сострадание и сомнение.

В детстве Рехин Анкиляр был не по годам развит, педантичен, неохотно делился сластями, не любил одалживать рогатку и не спешил вступать в драку – скорее из трусости, чем по принципиальным соображениям; в школе он избежал мощных тумаков священников, но стал жертвой однокашников. Их любимым развлечением было раскружить Рехина за ноги, чтобы из его слабого носа потекла кровь, все вокруг забрызгивая темно-красными каплями. Он даже сумел добиться сомнительной популярности, малодушно вызываясь на это испытание. Подобно всем жертвам, он отыгрывался на тех, кто слабее, – обрывал крылышки и лапки бабочкам, а однажды сбросил с балкона свою кошку. Сердце глухо колотилось от виноватого возбуждения, и он разрывался меж облегчением и разочарованием, когда кошка спокойно приземлилась на лапы и не спеша скрылась в кустарнике. Один раз он прибил гвоздем к доске ящерицу и стал выжигать ее лупой, глядя, как существо корчится и извивается под яркой точкой тропического солнца. Зеленая шкурка пожелтела и задымилась. Зажав нос от вони горелого мяса, он широко раскрытыми глазами зачарованно следил, как мучается существо. Но Анкиляра охватил ужас, когда оно раскрыло рот и пронзительно закричало. Он всегда думал, что ящерицы звуков не издают, и этот крик боли мгновенно открыл: создание все чувствует, а сам он жесток. Он выпустил ее в парагуатановую рощу,[70]упал на колени и стал молиться, но выпрашивал не выздоровления ящерице, а прощения себе. Однако потом школьный священник ему сказал, что у животных нет души, и никто из встреченных собак или птичек не избежал Анкиляровой рогатки. Став священником, он находил такое же удовольствие в унижении тех, кто в тишине исповедальни сносил его колкости и ядовитые упреки; он прославился суровыми епитимьями и приобрел популярность у озлобленных раздражительных дамочек, вступавших в критический возраст и превращавшихся в духовных мазохисток.

Монсеньор Рехин Анкиляр серьезно изучил труды святого Фомы Аквинского, уделяя особое внимание тем разделам, которые сегодня благоразумно опущены во всех антологиях: там, в частности, приводились доводы в пользу искоренения ереси и истребления еретиков. Он понял, что сожжение еретика – акт милосердия, поскольку жертва таким образом избавлялась от адского пламени в загробном мире, и стал одним из немногих католических историков, кто равно не приукрашивает деятельность инквизиторов-доминиканцев и не испытывает запоздалого стыда цивилизованного человека за их деяния. Возможно, поэтому новый крестовый поход с умопомрачительной точностью повторил зверства альбигойских войн, уничтоживших веру катаров[71]и культуру трубадуров в Западной Франции; возможно, это случайное совпадение, но он вновь собрал разрушительную дикость многовековой борьбы между католиками-консерваторами и светскими либералами. Монсеньор Анкиляр вернул Произвол.

Наверное, самое удивительное в новом альбигойском походе – почему он не случился раньше, ведь уже сто раз мог произойти. Страну раздирали на части адепты Сантандера,[72]Сан-Мартина,[73]Боливара, Маркса, председателя Мао, Троцкого, Мариатеги, римско-католической церкви, якобы-гринго и тех, кто тосковал по временам иберов,[74]но все они, такие разные, всем сердцем разделяли Пять Великих Национальных Заблуждений. Заблуждение первое: все проблемы возможно решить. Заблуждение второе: проблемы способна решить только сильная власть в центре. Третье: сильный центр должен отражать мои личные взгляды. Четвертое: необходимо отважное хирургическое вмешательство, и пятое: Отважным Хирургам и их закадычным дружкам следует вооружиться для ампутации скальпелями размером с мачете и бензопилами, предназначенными для валки секвой.

Национальную мифологию пронизывала мысль: великие исторические столкновения – всего лишь противостояние добра и зла. Например, левые сурово критиковали конкистадоров и превозносили инков, а правые ни секунды не сомневались, что испанские завоеватели несли варварам цивилизацию. Любому же образованному стороннему наблюдателю очевидно: и те и другие – не что иное, как циничные приспособленцы (вывод весьма справедливый и для всех других конфликтов).

За две недели монсеньор Рехин Анкиляр с проповедниками набрали большой отряд беспринципных соглашателей, называвших себя «крестоносцы», и разместили его среди старинных развалин недоношенного парка Инкарама. Крестоносцы вытеснили многочисленных бездомных бродяг, изгнали колонии диких животных и обеспокоили изможденных больных кокаиновых беженцев, что ночевали среди ползучих растений и готовили пищу на кострах, раскалывавших древние камни.

Парк с недостроенными копиями величайших мировых памятников теперь оглашался хриплым хохотом и церковными песнопениями. Запах жареного мяса мешался с ароматом ладана и критского ясеня, а размеренную поступь сандалий заглушал грузный топот крестоносцев, которых бывшие капралы приучали к подобию дисциплины и сплоченности. Крестоносцев пока еще называли «охрана», а не «войска». Столичные шлюхи прибывали целыми грузовиками, чтобы по-своему воспользоваться скопищем отвязных мужиков, и по ночам лагерь будоражили стоны купленного исступленного восторга, пронзительные крики притворного оргазма, денежные споры, глухие удары и приглушенные ругательства драчливых клиентов.