Книга Старая сказка - Кейт Форсайт

Я тихонько притворила дверь и отправилась в постель. Простыни показались мне ледяными. Я подтянула колени к груди и накрыла голову подушкой, чтобы больше ничего не слышать.

Посреди ночи меня разбудила мать. В комнате было темно. Она сидела на краю моей кровати.

— Мария, просыпайся. — Я села на постели, зевая и потирая глаза. — Mia cara, мы уезжаем. Твой отец хочет, чтобы мы жили с ним.

— Где? — задала я глупый вопрос.

— Где-нибудь в деревне. Ну, садись. Давай-ка я одену тебя во что-нибудь удобное и практичное. Там нам не понадобятся шелка и атлас.

Она принесла из гардероба синее шерстяное платье, подбитую мехом накидку и самые крепкие мои сапожки. Я подняла руки над головой и вытянула ноги, подчиняясь матери, и вскоре была уже полностью одета. Мать сложила в маленькую сумочку все самое необходимое — чистую ночную сорочку, щетку для волос и несколько лент, — а также высыпала в нее содержимое своей шкатулки с драгоценностями. Я успела схватить лишь свою любимую куклу в бледно-лиловом платье и прижать ее к груди. Я чувствовала, как гулко колотится у меня сердце. «Уехать отсюда, чтобы жить с отцом? А я-то думала, что ни один мужчина никогда не встанет между нами», — подумала я. Слова эти рвались у меня с языка, но почему-то я не могла произнести их.

— Сможешь понести свою сумочку? Просто у меня уже есть своя. Пойдем, возьмем ее и отправимся к твоему отцу. Он ушел, чтобы нанять гондолу… свою я брать не рискну.

— А почему?

Я вошла вслед за матерью в ее спальню через дверь между нашими комнатами. Огонь в камине почти совсем угас. Я услышала, как городские колокола отбивают призыв на полночную мессу.

— Лучше не надо… В этом городе полно шпионов, знаешь ли.

Мать наклонилась, подняла свою сумку и направилась к двери. Приложив палец к губам, она осторожно приоткрыла ее. В лицо ей ударил луч света.

— Собралась куда-то, Бьянка? — прозвучал голос Зусто да Гриттони.

Мать отступила на шаг, отчаянно жестикулируя и подавая мне знак: «Беги! Прячься!» Я метнулась в дальний конец комнаты и присела в тени позади ее кровати, прижимая к груди куклу. Выглянув из-за полога, я увидела, как мать медленно пятится в комнату.

— Милорд! Что… Что вы здесь делаете?

— До меня дошли слухи, что ты принимаешь гостей. Между тем мне ты дала от ворот поворот. А теперь я вижу, как готовишься сбежать куда-то под покровом ночи. Куда ты собралась?

— Ни… никуда.

Он вальяжно вошел в комнату, надвигаясь на нее, а она медленно, шаг за шагом, пятилась назад. Со своего места я видела лишь ее волосы, заплетенные в простую серебристую косу, раскачивавшуюся при каждом ее движении. А он виделся мне лишь тенью, падающей на мраморные плиты пола. Я сжалась в комочек, прижимая к себе куклу. Сумка под ногами мешала мне. Сердце молотом стучало в груди, которая превратилась в пустой котел.

— Никто не может предать меня и улизнуть безнаказанным. Ты знаешь, как мы, венецианцы, поступаем со шлюхами, которые обманывают нас?

— Нет. Пожалуйста. Простите меня, милорд. Я не хотела…

Внезапно мать взорвалась действием и бросилась к двери. Но там ее перехватили слуги, втащили обратно и швырнули на постель.

— Вы получите свое, когда я закончу с нею, — сказал Зусто да Гриттони.

Я услышала, как вскрикнула мать, когда с нее сорвали одежду, а потом до меня донесся влажный чавкающий удар, и кровать дрогнула и заскрипела. Я забилась в угол, стараясь стать как можно меньше.

— Ага, ты уже мокрая и готова принять меня. Или это соки твоего любовничка? Это его я должен благодарить, что он проторил для меня дорожку? Пожалуй, я бы так и сделал… не будь он мертв.

Мать страшно вскрикнула. Кровать закачалась, когда она попыталась оттолкнуть его. Звук пощечины, крик боли, и Зусто да Гриттони выдохнул:

— Наконец-то ты проявила признаки жизни! Мне следовало сделать это… уже давно.

Он ударил ее снова, называя ужасными именами — каргой, шлюхой, грязной лживой сукой, — сопровождая каждое слово ударом. Мне казалось, это продолжается целую вечность. Я спряталась за бархатный полог, зажав уши руками, но звуки все равно долетали до меня, а тело мое ощущало каждый рывок и скрип кровати.

Закончив, он встал.

— А теперь ты доставишь удовольствие моим слугам, а потом, после них, и своим тоже, в качестве награды за их верную службу мне. Знай же, дорогая моя, что мы обшарили весь город в поисках самых грязных, вонючих и заразных мужчин, каких только смогли найти. Они все готовы попробовать тебя. Но прежде чем начнется потеха… Где твоя дочь, Бьянка? Когда я видел ее в последний раз, она показалась мне соблазнительной лакомой штучкой. И до сих пор девственница, надо полагать.

— Нет! Вы не посмеете.

— Еще как посмею, — отозвался он. — Я вот уже некоторое время слежу за нею и думаю, что она вполне заменит тебя, когда твоя красота начнет увядать. Что, к моему глубокому сожалению, дорогая, уже случилось. Кроме того, ты мне прискучила. Признай, что лучшие твои годы уже позади. Сколько тебе сейчас? Двадцать семь? Двадцать восемь? А твоя дочь вот-вот вступит в самую пору расцвета. И мне доставило бы несказанное удовольствие познакомить ее с радостями плотских утех.

— Нет! — Мать спрыгнула с кровати на пол, но удар в лицо швырнул ее обратно.

В комнату, топоча башмаками и толкаясь, хлынули слуги. Мать плакала, умоляла и стонала, даже попыталась бежать, но двое мужчин лишь смеялись над ней — один прижал ее к постели, а второй взгромоздился сверху.

Зусто да Гриттони тем временем вошел в мою спальню. Я увидела его украшенные вышивкой башмаки в нескольких дюймах от своего лица. Я лежала неподвижно, и лишь бесконечный скрип, скрип, скрип кровати терзал мой слух.

Зусто вернулся в спальню матери.

— Ее там нет. Где она?

Мать не ответила. Она дышала коротко и с хрипами. Мужчина на ней рычал, как дикий зверь.

— Где она?

— Ушла, — едва слышно отозвалась мать.

Это было последним словом, которое я услышала от нее за долгое время.

Всю ночь напролет в комнату матери один за другим, бесконечной чередой, входили мужчины.

Я видела лишь их ноги. На одних были башмаки мягкой кожи, красные, темно-зеленые или коричневые с большими пряжками. На других были солдатские сапоги. Однажды я увидела край черной сутаны священника. Многие были босиком, с грязными ногами и ногтями.

Мать плакала и стонала, а меня буквально сводил с ума постоянный скрип, скрип, скрип ее кровати. Я ничего не могла поделать, и мне оставалось лишь крепко зажмуриться и зажать уши ладонями.

Постепенно темнота начала рассеиваться, и в спальню матери проникли первые лучи рассвета. Бесконечный парад ног наконец-то прекратился. Зусто да Гриттони, всю ночь наблюдавший за экзекуцией из кресла, в котором так часто сидели мы с матерью, встал и подошел к кровати. Я услышала, как он плюнул на нее.