Книга Степень покорности - Фридрих Незнанский

Короче говоря, юный Манюк, проследив взгляд капитана милиции, вдруг скривил рот, покачнулся, соскользнул со стула и рухнул перед капитаном Ивановым на колени с характерным сухим стуком.

Не успел капитан изумиться такому поведению, как подследственный истово перекрестился и выкрикнул:

– Не убивал я его! Не убивал, Богом клянусь!

Пришлось его приводить в чувство… Немного очухавшись, Манюк начал рассказывать. И рассказ его с каждой минутой становился все интереснее, капитан Иванов отложил все текущие дела и тщательно записал каждое слово задержанного…

"Я не хотел, честное слово, я не хотел.

Оно ведь как случилось-то. Я шел по улице, переночевал я в парке на скамейке, ночи сейчас теплые, комары только звери кусачие, да ничего, я в куртку завернулся, все равно лучше, чем в подъезде чужое дерьмо нюхать или на вокзале…

Ну так вот, проснулся я и иду себе по холодку. Ночью я сплю вообще плохо, страшно. А еще на голодный желудок… Живот мне скрутило ужасно. Вы сами вот попробуйте второй день не есть, так небось любой корке радоваться будете. А мне что делать-то было?

Это все с того самого дня кричу я по ночам и кошмары мне снятся. Будто сплю я в настоящей квартире, а ночью форточка открывается и кто-то невидимый холодной рукой лезет мне за пазуху… Короче, со мной рядом пацаны, никто и спать не хочет, потому брыкаюсь я и зубами скриплю.

Ну, как встал, из колонки умылся. Иду по городу, стучу зубами, рано еще, сыро, а я иду себе и смотрю, где мне и что стибрить. Подольск – это ведь не Москва, там и домишки деревенские попадаются, там и курочки бродят, там и картошка на огородах… Очень я осень уважаю за это дело. Жратвы дармовой много. Я бы хотел, чтобы всегда осень была.

А тут как раз булочная открывается, и запах из нее идет, аж с ног шибает, гляжу – машина приехала, батоны румяные разгружают, послонялся-послонялся окрест, а потом не выдержал, вернулся, тянуло меня, как кота на сливки. Прикинул я, смогу ли незаметно подобраться и батон-другой для себя стибрить, но там грузчики очень внимательные были, с громкими голосами все, сердитые мужики, я думаю: может, так попросить, да побоялся – еще по шее надают.

Так что с хлебом у меня не вышло. Ходил я по городу полдня и, когда мочи моей не стало, пошел в большой универсам, вместе с толпой, чтобы, значит, народу побольше. Тут удачно у меня получилось – взял я батон колбасы да под штаны спрятал, вроде и не видел никто. Пошел я потихоньку к выходу, а тут меня охранник в форме останавливает. Ну, я струхнул, аж душа в пятки ушла, и давай бежать, только он меня успел за шиворот сграбастать.

И главное, вредные такие люди попались – взяли меня и в милицию сдали. Лучше бы затрещину дали да еду отобрали и отпустили… А так что, им-то что за радость, если меня посадят, денег им, что ли, за это дадут? Не понимаю.

И тут что-то со мной сделалось от страху – не знаю. Только я сам все рассказал. Говорят, я слышал, за это поблажка мне должна быть. А только я несколько лет уже как на иголках и все жду, что меня поймают, оттого, может, и на месте не сижу, все бомжую да бродяжу…

…Вот так оно все случайно вышло. Затмение на меня какое-то нашло. Это все потому, что болею я. Если б я здоровый был и голова у меня варила, разве бы я сидел тут у вас? Да я бы и виду не подал, что вообще его знаю. Хотя… Может, так оно и спокойнее, и хорошо, что так получилось. Все одно на воле мне не жить, уж как я устал бояться за эти годы, не рассказать.

То один по ночам он мне снился, как у него кровь пузырями вытекала из горла, то тот, другой. С блестящим ножом. А глаза стеклянные… Не знаю, который страшнее. А только если тот, второй, меня поймает и вспомнит, вот как я сейчас убитого, то лежать мне в парке под березой или по Волге плыть в Каспийское море. Так что, может, в зоне оно и надежнее.

Одним словом, успокоился я. Все уже от меня не зависит. А как успокоился, так сразу и сообразил, что валить всех подряд – опасно. И стал я думать, что сказать следствию, а о чем промолчать.

А здесь, в милиции, попробуй скрой что-нибудь.

Как угораздило с ними связаться?.. Кушать очень хотел. Прямо беды мои все от этого. И то сказать – с детства ласкового слова был лишен, мать-то моя как пила, так и пьет, папаша вообще неизвестно где…

А тут нашлись добрые люди, взяли меня на работу, к себе поселили, кормили по три раза в день, правда, без мяса… Это ведь у кришнаитов они меня нашли. Я-то человек русский, крещеный. А к кришнаитам ходил потому, что они после молений выносили во двор общий котел, на это дело слеталось, конечно, полно всякой шушеры, и я тоже с пацанами повадился. Колобки из теста давали с приправами, плов… Ходил я к ним несколько месяцев, примелькался, и давай они меня в свою веру склонять, чтобы я ихнее кришнаитское крещение принял. Я уж думал, что пора ноги делать. А раз прихожу, гляжу, в сторонке сидит человек, гладкий такой да благообразный, бородка клинышком, на священника похож. Сам не ест, только смотрит, а после обеда подходит ко мне на улице.

«Ну что, – говорит, – парень, и не стыдно тебе чужеродный хлеб есть, какой ты после того православный!»

Прямо скажу, обидно мне стало после этих слов. Поговорили мы с ним, оказывается, для работ им молодой парень вроде меня был нужен, дрова колоть, дом ремонтировать.

«Мы, – говорит, – предпочитаем взять без роду без племени, чтобы с родителями не иметь неприятности».

Вот так я с ним и познакомился, вот так и пошел.

Народ там оказался ничего себе, хоть и с придурью. Поначалу мне даже нравилось – тихие все, худого слова не скажут. А только обнимут да в глаза посмотрят ласково. И называли себя все «братья» да «сестры».

Первое время я за эту общину болел душой. А потом началось что-то странное… Во-первых, у них такие праздники были, когда они все словно ненормальные становились, – это в чай они себе что-то добавляли. Представьте: с утра красивая женщина или мужик умелый, а вечером – глаза дикие, слюни распущены, бормочут что-то невнятное. Главное, очень к этому чаю быстро пристраститься можно. Сначала я и пить-то его не хотел, потом попробовал – и понравилось. Словно спишь наяву, а сам таким легким делаешься. Я понимаю, что там наркотик был, что ж я, наркотиков не пробовал, по-вашему? А только чай ни на что не похож.

Короче говоря, глаза у меня открылись на моих братьев, и через какое-то время стало тревожно, и решил я в дорогу собираться. Со временем в общине стал я разные недостатки замечать: люди как люди оказались, и ругались, и руки распускали, и друг друга хаяли да подсиживали, только все тайно.

А это, по-моему, куда противнее, чем в открытую. Только очень я по чаю ихнему скучал и решил перед тем, как уйти, рецепт разузнать, чтобы дома себе заваривать. Может, мухоморы они туда клали, но не только мухоморы.

Короче говоря, один раз в дом к самому предводителю залез, когда общее собрание было, – сделал вид, что по нужде отлучился. Никакого рецепта, конечно, не нашел, пакетик с белым порошком нашел в столе, но трогать не стал. По виду порошок на кокаин был похож. Помню, здорово тогда удивился: вот, думаю, неужели у них предводитель такими вещами балуется?