Книга Игра в кино - Эдуард Тополь

Думаю: захотят принять – примут, а не захотят – никакая зубрежка не поможет! И прав оказался – приняли. И вот я хочу сказать с этой сцены: Кира Константиновна, дорогая моя судьбоносная женщина!..

Тут в первом ряду поднялась восьмидесятилетняя красавица – Кира Константиновна Парамонова. И зал грянул аплодисментами. А я продолжал:

– Кира Константиновна! Любимая! На ваше письмо наросли небольшие проценты. От того наглого и рыжего бакинского абитуриента 1960 года примите, пожалуйста… – И, повернувшись к кулисам, попросил: – Девочки, вручите.

Оркестр грянул туш, и две «девочки» – знаменитые Люба и Евдокия Германовы – пошли через сцену в зал. Люба несла Кире Константиновне букет самых лучших цветов, какие я только смог отыскать накануне в Москве, а Дуся сгибалась от тяжести семи томов моего собрания сочинений.

Зал прослезился и встал, аплодируя в ритм музыке оркестра.

Я понял, что отыграл у судьбы первый раунд – за провал фильма «Там, где длинная зима». И сказал:

– Дорогие друзья! Поступить во ВГИК и даже окончить его – это еще не значит прорваться в кино. Как я уже сказал, я прожил в Москве тринадцать лет без прописки, но последние пять или шесть не в счет – у меня уже были деньги, я мог жить в болшевском Доме творчества. А самыми трудными были первые годы, когда я целыми днями ходил по студийным коридорам «Мосфильма» и студии Горького со своими сценариями, а вечером по пожарной лестнице проникал во вгиковское общежитие и искал по комнатам свободную койку, чтобы переночевать. Или спал на вокзалах – слава Богу, их в Москве девять, можно было менять каждую ночь, чтобы дежурные по вокзалам милиционеры не запомнили твою физиономию. Так что летом и даже осенью еще можно было перебиться ради высокого нашего киноискусства. Но московскую зиму не одолели ни французы, ни немцы, что уж говорить о бакинском парнишке? К тому же зимой во вгиковской общаге были заняты все койки, в них ночевали даже попарно, то есть с девушками, приглашенными (для согрева, конечно) со стороны соседней ВДНХ и парка «Сокольники». А на вокзалах собирались все бездомные, алкаши и проститутки со всех пригородных электричек – Петушки, Раменки, Мытищи, Шатура, Кунцево и т. д., и там шла борьба уже не за то, чтобы прилечь на скамейку, а присесть рядом с ней. И вот тогда, когда московские морозы должны были окончательно выморозить меня из Москвы и кино, на моем горизонте возникла еще одна судьбоносная женщина – Инесса Семеновна Брудник. Мы даже не были как следует знакомы, просто она услышала от кого-то о том, что я живу на вокзалах, подошла ко мне и сказала: «Слушайте, если вам правда негде жить, можете пожить у нас. Конечно, у меня не хоромы, а только комната и кухня, но в комнате я живу с мужем и сыном, а вам мы поставим на кухне раскладушку. И поживите, пока устроитесь…» Дорогие друзья! Скажу вам как на духу: я пользовался гостеприимством этой семьи с типично бакинской щедростью – я прожил у них два года! Инесса, золотая моя…

Семидесятилетняя Инесса Брудник тяжело поднялась в первом ряду под овацию зала. Я сказал:

– Золотая моя, милая! Я не могу вернуть тебе мужа и сына, которых трагически унесла от тебя эта жизнь. Я даже не могу вернуть тебе ничего от той щедрости души, которой так богат был твой дом в самое трудное для меня время. Ту простую раскладушку, то тепло в московские зимы и те завтраки и обеды в самое голодное для меня время не оплатить ничем. Но когда тебе будет одиноко или холодно, пожалуйста, открой мои книги. Девушки, внесите…

И снова – под музыку и овацию зала – Люба и Дуся Германовы понесли через сцену цветы и книги. И честное слово – это было красиво, это был второй гол, который я отыграл у судьбы за провал моего второго фильма в этом же зале в 1972 году.

– Внимание! – сказал я, когда зал осел и утих. – Сейчас самая трудная часть: автор будет читать свои произведения. Испугались? И правильно сделали. Потому что вот, на ваших глазах, автор достает «из широких штанин» свою новую рукопись, она называется «Любовь с первого взгляда», или еще точней: «Любовь с первого взгляда за сорок рублей Феликса Миронера»…

И я прочел со сцены третью главу этой книги – не всю, конечно, а те страницы, где описана горящая от жары Москва 1972 года, нищая и голая комната над магазином «Динамо» на улице Горького, четырнадцать ночей полуголодной работы над сценарием «Любовь с первого взгляда», бурный роман с девушкой по имени Вета и телефонный звонок с «Ленфильма» от еще одной судьбоносной женщины – Фрижетты Гургеновны Гукасян, которая сказала: «Эдуард, нам нравится ваш сценарий…» Эта фраза открыла мне двери на «Ленфильм» и в «высший свет» драматургии – в Первое объединение «Ленфильма», которое вела эта легендарная Жанна д’Арк советского кинематографа. И которой достались потом все шишки и выговоры за мои два запрещенных фильма – за «Ошибки юности» и «Любовь с первого взгляда».

А когда отшумели аплодисменты в честь Фрижи Гукасян, я продолжил:

– Следующая женщина, которая определила мою судьбу, находится не здесь. Она не смогла приехать, она слишком велика для этого. Но семнадцать лет назад она приняла меня с двумя чемоданами зимней одежды и восемью долларами в кармане, и я хочу сказать о ней несколько слов. Конечно, сейчас у меня в России появилась определенная известность. Я бы даже сказал, что эта скромная оценка звучит как кокетство – особенно если посмотреть на выставку пиратских изданий моих книг в вестибюле. И на всех встречах с российскими читателями я постоянно слышу одни и те же вопросы: «А вы считаете себя русским писателем или американским? А вы собираетесь вернуться в Россию?» И я всегда вспоминаю при этом короткую сцену на канадско-американской границе. Так случилось, что после пяти первых лет жизни в Америке я на пару лет переселился в Канаду, в Торонто. Но каждые два-три месяца наезжал в Нью-Йорк к своему литературному агенту, в издательство или по другим делам. А там процедура въезда из одной страны в другую простая. Люди подъезжают на своих машинах к американскому КПП возле Ниагарского водопада, дежурная американская пограничница говорит: «Were a’ you goin’?», вы отвечаете «New York», и все – она дает вам дорогу. Фокус только заключается в том, что слово «Нью-Йорк» нужно произнести так, как произносят его натуральные американцы. А если вы произносите чуть иначе, она говорит: «Предъявите документы». Казалось бы – ну что тут такого – сказать «Нью-Йорк»? Я еще за десять миль до границы начал себе язык выворачивать, повторяя это слово на все лады так, чтобы «скрасть» наше проклятое русское «р-р-р». Но как я ни старался, у меня ничего не вышло! Мало того! Хотя документы у меня были в полном порядке, мой английский вызвал у нее такое подозрение, что она указала мне в сторону таможенного контроля:

– На проверку машины!

Чертыхаясь, я покатил на таможенный осмотр машины – сколько времени я тут потеряю, пока таможенники будут искать в моей машине наркотики и прочую контрабанду!

Два офицера американской таможни вышли из своего офиса, подошли ко мне, приказали:

– Открой все двери и багажник и отойди от машины.

Я открыл и отошел. Один из них заглянул в багажник, увидел там ящик с книгами, стал рыться в нем, а потом повернулся ко мне с книгой в руке: