Книга Шотландская любовь - Карен Рэнни

– Побойся Бога, о чем ты говоришь?

Шона нахмурилась:

– Ты прекрасно меня понял.

– Действительно. Понял.

Он принялся закатывать один рукав. Она прищурилась и сделала шаг к двери.

– Давай займемся этим последний раз. В знак доброй воли.

– Нет.

– О да, Шона Имри. – Он подошел к ней, коснулся пальцами скулы, приподнял лицо. – Ты сделаешь это. И я хочу видеть в твоих глазах страсть. Не раздражение, не одолжение, не презрение – страсть. Хочу вспомнить ту девушку, которую когда-то обожал.

– Я не твоя радуга, Гордон Макдермонд.

Он улыбнулся странно грустной улыбкой:

– Сейчас – да. Может, уже никогда ею и не будешь. Но мы ведь можем сделать вид, что все иначе. Ненадолго, а? Лично я не горю желанием быть на семь лет старше и мудрее.

Юноша, которого она знала, любил жизнь и воспринимал ее с восторгом. Этот же мужчина, закаленный войной, притягивал и пугал ее одновременно.

Он потребует от нее все, включая правду. Притворство не пройдет. Он будет любить ее, пока она не задрожит в его объятиях, а потом снова будет любить. Он утомит ее страстью, и она насытится ею, станет податливой и расслабленной.

Женщине нужна смелость, чтобы вступить в такого рода связь.

Женщине придется беречь свое сердце, чтобы не гладить с нежностью его спину и не целовать его плечи в блаженной неге после соития. Женщине нужно будет хранить свой разум, чтобы его логика и настойчивость не оказались сильнее ее воли.

Смелая женщина, здравомыслящая и владеющая своими чувствами, могла бы справиться с этой задачей. Но Шона вовсе не была уверена, что это описание ей подходит.

И лишь одно помешало Шоне в ту же минуту выбежать из комнаты или позвать миссис Маккензи или служанку. Одна-единственная вещь – память о семи годах, прожитых без него. Она про себя отмечала его дни рождения и другие их тайные даты: день, когда они в первый раз занимались любовью, и день, когда он вернулся из академии, и новое чувство вспыхнуло между ними как пожар.

Она читала письма Фергуса и надеялась, что он хотя бы упомянет о Гордоне, и боялась этого, боялась, что голос ее дрогнет, когда она станет читать эти строки мужу вслух. Она лежала в своей постели и молилась, чтобы Господь ниспослал исцеление ее мужу, спасение от пуль ее брату – и силы ей, чтобы забыть Гордона Макдермонда.

Он подошел к двери и протянул ей руку.

– Я не могу с тобой бороться, – сказала Шона. – Я не могу бороться со всем миром, с американцами, Хелен, Фергусом и с тобой. Это уже слишком.

– И я не хочу, чтобы ты со мной боролась. Я хочу, чтобы ты пошла со мной, только и всего.

Она уже пришла с разбитой вдребезги гордостью, однако этот момент не имел никакого отношения к гордости, к подчинению и главенству.

«Люби меня».

Она никогда не сомневалась в его чувствах: он любил ее, и так… так уверенно и красиво, что она часто чувствовала себя недостойной подобного отношения. Как он мог задать ей такой вопрос: «Ты меня когда-нибудь любила?»

Достаточно ли одной любви?

Когда-то она не думала об этом, не желала смотреть правде в глаза. Хотя это единственное, что она могла дать ему, единственное, что принадлежало ей целиком и полностью.

Она не ценила свою любовь. А что теперь?

Может, на этот вопрос нет ответа. А может, это просто уже не имеет значения.

Будь она мудрой, она бы ушла прямо сейчас. Но когда это она бывала мудрой в вопросах, касавшихся его? Даже в юности, зная, что свою девичью честь нужно беречь как зеницу ока, она не колеблясь отдалась Гордону. И отдавалась много-много раз. Глупая, безрассудная, сорвиголова – какими только словами она себя не честила. Оглядываясь назад, она искренне не понимала, как могла допустить такую глупость.

А теперь, глядя, как его губы изгибаются в усмешке, она понимала, что просто не может ему отказать. И никогда не могла.

Она глубоко вздохнула – тщетная попытка успокоиться. Гордон, пугающе терпеливый, не двигался. Шона медленно направилась к нему, не сводя глаз с его лица. Если она и уступит ему, то только на своих условиях. Может, это снова дает о себе знать гордость. Но он не будет господином, нет – они вступят в игру как равные. Как это было между ними всегда.

Она вложила свою ладонь в его и удивилась: какая же горячая у него рука! Он обвил ее пальцы своими, делясь теплом. Гордон увлек ее прочь из комнаты, мягко, но настойчиво, и повел в одному ему известном направлении. Шона никогда не видела этой части Ратмора. Они поднялись по крепкой лестнице, гораздо более удобной, чем в Гэрлохе. На площадке Гордон замедлил шаг и оглянулся на нее. Он выглядел мрачным. Он ничего не говорил, не соблазнял, не задавал вопросов.

Дом, надежный, приземистый, решительно вписавшийся в пейзаж, словно сомкнулся вокруг них, образовав сферу тишины и покоя. Слуг не было видно и слышно. Если они где-то и занимались обычными делами, смеялись, шутили и разговаривали – они этого все равно не слышали.

Гордон еще раз оглянулся и продолжил путь наверх, крепко сжимая ладонь Шоны.

Она не спрашивала, куда они идут, не нарушала тишины ненужными расспросами. Может статься, они идут к своей гибели. Уж точно – не в рай. Слишком много правил нарушено, слишком много канонов попрано. С кафедры будут раздаваться проповеди о них. Священник предаст их порицанию. Прихожане станут бросать на них косые взгляды, если им хватит мужества явиться на службу. Их судьба станет уроком для всех преисполненных похоти недальновидных мужчин и женщин.

И может быть, им позавидуют.

А сейчас ее сердце глухо стучало и было трудно дышать. В ее крови поселилось электричество, оно покалывает кожу, будто иголочками. Шона решительно зашагала за Гордоном. И чем выше по лестнице она поднималась, тем глубже погружалась в разврат.

Она так и видела себя на допросе у барристера хорошего тона:

– На третьей ступеньке, Шона Имри Донегол, вы разве не думали о том, что хоть в прошлом вам и везло, на этот раз вы вполне могли забеременеть?

– Нет, ваша честь. Я ни на секунду об этом не задумалась.

– На шестой ступеньке, Шона Имри Донегол, могли ли вы вырваться и сбежать?

– Легко, ваша честь. Я могла покинуть дом, сбежать в грозу и спастись.

– Тогда почему же вы этого не сделали?

– Ах, ваша честь, если бы я могла объяснить, я бы не стояла здесь, перед судом добродетели, который решает мою судьбу.

Наверху Гордон повернул налево, потом снова налево. В конце коридора имелась дверь, он открыл ее. Шона удивилась, увидев крохотную комнатушку, и вопросительно посмотрела на него.

– В детстве и юности я спал в этой комнате.