Книга Каменный ангел - Маргарет Лоренс

Tom?

Лекарство погружает меня в холодные морские глубины.

— Температура, миссис Шипли. Градусник. Просыпаемся, открываем рот. Вот так…

Меня вытаскивают из сна, как рыбину из водоема.

— Что такое? В чем дело? Вы кто?

Я прекрасно вижу, что она в белом халате, но все равно поначалу не понимаю, где я. Наконец до меня доходит. Я в западне. Меня заперли здесь, и теперь мне уже не вырваться. Затем вспоминается и причина, и в тот же миг возвращается боль, мой незваный гость, и я хватают медсестру за руку.

— А-а…

— Больно? Доктор Корби велел давать вам обезболивающее по требованию. Подождите-ка, дорогая моя, сбегаю за лекарством.

Сестра произносит это так невыразительно, а «дорогая моя» звучит так обыденно из ее уст, что я даже не сомневаюсь: она сдержит свое обещание. Это вам не таблеточная медсестра. Она совсем другая: крупная, с проседью в каштановых волосах. Она не смотрит сверху вниз. Как мила мне ее деловитость. В то же время это лишает меня уверенности, ломает мой стержень, как всегда происходит, когда мне сочувствуют, и вот уже я позорно вишу у нее на руке и плачу, не в силах остановиться.

Она хлопает меня по содрогающемуся плечу.

— Ну ладно, будет вам. Все хорошо. Подождите минутку. Я сейчас.

Она приносит ослепительно-розовую таблетку, которую я выхватываю у нее из рук и глотаю. Наконец у меня получается взять себя в руки.

— Спасибо, сестра. Вы молодец.

— Это моя работа, — сухо говорит она, но сама улыбается.

Я вдруг понимаю, что это и правда ее работа. Нечего мучиться совестью. Это облегчение. Терпеть не могу чувствовать себя обязанной. Благодарной я умею быть не хуже других, но только не из-под палки. Она уходит, а я пытаюсь снова заснуть, но тщетно. Повсюду ходят люди, издавая целый набор утренних звуков: смачно зевают, шуршат постельным бельем, рыгают, пускают мощные потоки кишечных газов.

Женщина на соседней койке что-то мурлычет себе под нос, то и дело переходя на какую-то бессмысленную песнь.

— Лю-лю… — поет она.

Такая тощая — кажется, и встать-то не сможет, не то что передвигаться, но вот она осторожно выбирается из кровати и пускается в путь, согнувшись пополам и придерживая руками живот, как будто оттуда что-нибудь выпадет, если она его отпустит. Худоба ее ужасна: кожа да кости, ни дать ни взять ведьма из страшной сказки. Роста в ней не больше полутора метров, а в согбенном виде она вообще похожа на гнома — этакий призрак карлика, того и гляди испарится.

— Ну а вам как сегодня спалося? — спрашивает она. — Видать, не шибко сладко?

В голосе ее звенит развеселость, столь ненавистная моему сердцу. Не по адресу она со своей жизнерадостностью. Боже правый, хоть бы она ушла и оставила меня в покое.

— Я почти не спала, — отвечаю я. — Разве заснешь под все эти стоны и причитания? На железнодорожном вокзале и то потише будет.

— Дык вы же ж больше всех и причитали, — говорит она. — Слыхала я вас. Два раза вставали, а медсестра обратно укладывала.

Я бросаю на нее холодный взгляд:

— Вы что-то перепутали. Я не произнесла ни слова. Всю ночь пролежала в кровати. Даже не шелохнулась, смею вас заверить.

— Это вы так думаете, — отвечает она. — Миссис Рейли не даст соврать.

Она окликает женщину с койки напротив:

— Миссис Рейли, дорогая, не спите? Слыхали, как эта женщина ночью разговаривала? Скажите-ка, вставала она ночью? Как неваляшка, ей-богу, туда-сюда.

На помятой кровати слегка пошевеливается живая глыба, но голос у нее оказывается чистым и мелодичным, с заметным ирландским акцентом, и так он не вяжется с этим огромным колыхающимся телом, что зрелище меня завораживает и я не могу отвести от нее глаз.

— Слышала я ее, бедняжку. Как тут не услышать.

Только теперь до меня доходит смысл ее слов. Не может такого быть. Я не помню. Я чувствую, что гном у моих ног задумал недоброе. Ей-то вообще какое дело? Врет она. Я знаю, что это неправда.

— Вы ошибаетесь. Я полночи пролежала, не сомкнув глаз, только слушала всех. Не могла заснуть из-за шума и гама. Здесь кто-то на немецком говорит?

— Это вон она, миссис Доберайнер, — шипит крохотное создание, показывая пальцем на кровать через проход. — По-английски она не очень, зато петь большая мастерица. Истинно жаворонок. Только вот про что поет, поди разбери. Развелось нынче иностранцев.

Она подается вперед и пронзительно кричит:

— Говорим, как поете-то славно, миссис Доберайнер.

Очевидно, она уверена, что, если говорить громко, это сломает любой языковой барьер.

— Поете, говорю, — надрывается она. — Лю-лю…

Она осекается и качает головой, глядя на меня.

— Временами ей ох как тяжко, — сообщает она шепотом, как будто в нем есть какой-то смысл. — Сами понимаете, человек ничего объяснить не может. Никакого терпежу не хватит. В общем, жалко, что ночка у вас не удалась. А ночью не поспишь, так и день не задастся.

— Не смогу я спать в такой толпе, — с раздражением говорю я. — Ни за что на свете. Марвин сказал, нет выбора, потому что двухместные все заняты. Не смогу я здесь спать никогда и ни за что, и точка.

— Двухместные? — сразу же отзывается она. — Повезло же вам, если у вас столько денег. Я-то в двухместную не пойду, хоть бы их сто тысяч мильёнов было свободных, бери — не хочу. Марвин — это ваш сын? Видала я его вчерась. Хорош. Везет вам. Мне-то похвастаться нечем.

— У вас детей нет?

— Нет и отродясь не было, хотя мы всегда их хотели. На все воля Божья, я так думаю. Ни детей, ни плетей у нас с Томом.

— С Томом? Так, значит, это вы всю ночь Тома звали?

— Очень даже может быть, — спокойно отвечает она. — Даже и спорить не буду. Привыкла, что он ночью рядом. Ну а как иначе. В августе пятьдесят два годочка будет как женаты. Мне уж семьдесят стукнуло. А поженились в восемнадцать. А вашего как зовут? Джоном?

Я раскрываю рот в изумлении, а она заходится сдавленным смехом:

— Ну? Говорила же, что слыхала я вас. Теперь хоть поверили?

Я отвожу взгляд. Уединиться здесь негде. Занавески все время отдернуты. Я закрываю лицо рукой, а крохотное создание придвигается к моему изголовью.

— Ладно вам убиваться, — говорит она. — Я ж не со зла. Его что, в живых уж нет? Очень жалко. Я не хотела вас так расстраивать.

Она и правда не со зла. Больничная сорочка — совсем детская на вид — доходит ей только до колен, и из-под нее торчат тощие голени в синих прожилках. Сорочка выглядит как отбеленный мешок из-под муки с завязочками за шеей, а когда она наклоняется, чтобы прочитать карточку в ногах моей койки, сорочка распахивается, и я вижу обвислые, будто полые ягодицы. Я бы рассмеялась, не вспомни, что на мне самой точно такое же одеяние.