Книга Григорий Котовский. Загадка жизни и смерти - Борис Вадимович Соколов

поставило меня среди присутствовавших на совещании в положение человека, которому не только можно и нужно доверять, но и выполнять его директивы.

На совещании мне как «члену ЦК» было предоставлено слово. Пришлось подробно говорить о международном и внутреннем положении страны, о единении всех антибольшевистских сил и о готовящемся в Москве съезде руководителей повстанческих отрядов.

– По всем вопросам, касающимся борьбы с большевиками, ЦК поручил мне переговорить лично с Антоновым, – подчеркнул я.

– Антонова нет, – заявили мне командиры.

– А где же он?

– В Саратовской губернии порядки наводит.

Сообщение о том, что Антонова нет, явилось для меня неприятной неожиданностью. Ведь основная цель моей поездки состояла в том, чтобы вывезти Антонова в Москву (В действительности Антонов в это время оправлялся от тяжелого ранения. Это и спасло его от чекистской ловушки. – Б. С.).

Стало ясно, что в логове врага придется пробыть немалое время.

Вскоре мне удалось выяснить, что Антонов во главе одного из своих отрядов делал набег на граничащий с Тамбовской губернией район Саратовской губернии и там в бою с красными войсками под селом Бакуры отряд был разгромлен, а сам он тяжело ранен.

После совещания Донской рассказал мне, что установление им связи с Воронежем одобрено «Главоперштабом».

Он получил указание вторично съездить в Воронеж, а затем в Москву для установления контакта с центральным эсеровским руководством. Однако вторичная поездка в Воронеж задержалась из-за переговоров с членами штаба, которые находились в разъездах.

На другой день Донской уехал в Москву. Там по явке, полученной от меня, Донской установил связь с «начальником штаба боевых сил Москвы», а на самом деле с начальником отдела ВЧК по борьбе с контрреволюцией Т. П. Самсоновым. В беседе с Донским (до его ареста) Самсонов получил от него исключительный по своей ценности материал об антоновщине. Разумеется, что Донскому пришлось вскоре свой отчет повторить следователю ВЧК.

Из присутствовавших на хуторском совещании кроме Донского я хорошо помню одного из главарей антоновщины – Матюхина Василия, начальника антоновской «милиции» (брата Матюхина Ивана, который был виднейшим антоновским командиром). Донской прикрепил его ко мне в качестве представителя «Главоперштаба».

Сразу после совещания договорились, что приехавший со мной Тузинкевич останется у антоновцев на границе в качестве моего связного. (За время моей поездки он под видом связи с эсеровским центром несколько раз отправлялся в Тамбов, чтобы узнать, нет ли каких-либо новых поручений для меня из Москвы, из ВЧК.) Я же в сопровождении Василия Матюхина и охраны из четырех антоновцев отправился на осмотр административных центров и воинских частей антоновской армии.

По приезде в тот или другой пункт Матюхин сообщал местным вожакам, кто я такой и зачем приехал. Во многих местах уже заранее знали о моем приезде и готовилась достойная встреча. Как «представитель центра» я побывал на многих базах антоновцев, где проводил совещания, заслушивал доклады и сообщения, давал «указания».

Через несколько дней вместо Матюхина меня стал сопровождать Егор Ишин, бывший у мятежников второй фигурой после самого Антонова. Он был председателем губернского комитета «Союза трудового крестьянства» – эсеровской организации, которая на территории антоновцев была главным гражданским органом управления.

Когда я вспоминаю сейчас Ишина, то вижу перед собой дородную фигуру человека лет сорока пяти, с жирным румяным лицом, с курчавыми волосами, в темном костюме, начищенных сапогах гармошкой, с маузером в деревянной кобуре на боку. На крестьянских митингах и собраниях Ишин выступал как главный оратор, разъясняющий программу антоновцев. Говорил он сочным крестьянским языком, с пословицами и прибаутками.

Встреча с Ишиным была новым большим испытанием и серьезной проверкой моих способностей чекиста-разведчика. Ишин был не рядовым эсером-антоновцем, для которого должен быть непререкаем авторитет «члена ЦК», а матерым эсером, крупным идейным врагом.

Ишин при первой же встрече признал меня «членом ЦК», имеющим право на руководство «партизанским движением», был со мной вежлив и внимателен. Однако он не один раз пытался поставить меня в такое неожиданное положение, при котором человек может смутиться, если он является не тем, за кого себя выдает. Опытный конспиратор, Ишин, с одной стороны, доверял мне как «члену ЦК» и руководителю воронежских эсеров, а с другой – не упускал случая еще и еще раз проверить «представителя центра». Нет необходимости доказывать, насколько тягостны и опасны были для меня проверки Ишина и как мне всегда приходилось находиться в «мобилизационной готовности».

Во время поездок с Ишиным мне приходилось ночевать вместе с ним в избе или на сеновале. Однажды, когда мы утром проснулись, он как-то загадочно, с ухмылкой произнес:

– А вы, оказывается, во сне гутарите…

Я знал, что иногда разговариваю во сне. Неужели проговорился?.. Мгновенно взяв себя в руки, я засмеялся и как бы между прочим спросил:

– Мешал спать?

– Да не так, чтоб уж…

– Ну тогда все в порядке.

Так все обошлось благополучно.

С этого дня, когда мне приходилось ночевать с кем-либо из бандитских командиров, я старался попросту не смыкать глаз. Спал же я (точнее, впадал в состояние оцепенения, с открытыми глазами) урывками, днем при переездах, сидя в седле и опираясь на стремена. Это было страшно тяжело и привело к сильному расстройству нервной системы. За все время мне ничего так не хотелось, как всласть выспаться.

В другой раз Ишин во время ужина начал неторопливо, не упуская подробностей, рассказывать, каким истязаниям подвергают антоновцы взятых в плен красных командиров, политработников и красноармейцев. Не отрывая взгляда от моего лица, он повествовал о том, как на днях присутствовал при казни: бандиты перепилили красноармейцу шею пилой. «Кричал он, ох, кричал, мать честная, – говорил Ишин. – И то сказать: пила была тупая да ржавая, ею нешто сразу перепилишь… Да и шея не дерево, пилится неудобно…»

Как ни трудно было сдерживаться, у меня не дрогнул ни один мускул. Я ничем не выдал своих чувств».

И опять здесь Евдоким Федорович лукавит. Он ведь был не каким-нибудь идейным большевиком, а эсером-перевертышем, примкнувшим к большевикам как к наиболее сильной партии. Если бы победили антоновцы, он бы, наверное, утаив связи с ЦК, постарался бы примкнуть к ним. Поэтому Муравьев должен был совершенно равнодушно выслушать рассказ Ишина о казни красного командира. Больше того, если бы Ишин для проверки приказал бы Муравьеву казнить кого-либо из красных, Евдоким Федорович, думаю, легко бы это дело осуществил. Может быть, только выговорил бы себе право, как члену ЦК, застрелить жертву из маузера, а не пилить ее пилой. И вполне вероятно, что такую проверку Муравьеву Ишин действительно устроил, чем, возможно, и объясняется повышенное доверие к Евдокиму Федоровичу со стороны антоновцев. Только в мемуарах он об этом, разумеется, написать не мог. Что же касается способов, которыми антоновцы расправлялись с пленными, то это определялось не их каким-то особенным садизмом, а острым недост ат ком у них патронов. Поэтому пленных не расстреливали, а предпочитали приканчивать их с помощью подручных крестьянских инструментов – пилы, топора и вил. А то, что пила, которой пилили красного, о котором рассказывал Ишин, оказалась ржавой и тупой, доказывает только, что антоновцы оставались вполне русскими людьми и не слишком заботились о том, чтобы содержать в порядке хозяйственный инвентарь. Надо еще отметить, что антоновцы, как правило, захваченных в плен рядовых красноармейцев не убивали. Уничтожению подлежали только «идейные враги»: командиры и комиссары Красной Армии, члены компартии, курсанты, бойцы продотрядов. Рядовых же красноармейцев тамбовские повстанцы стремились либо привлечь под знамена Антонова, либо, разагитировав, отпустить к своим в надежде, что таким образом удастся разложить советские войска.

Вернемся к рассказу Муравьева. Он продолжал: «Когда Ишин был уже вывезен мною в Москву и арестован ВЧК, на следствии он говорил, что у него иногда закрадывались сомнения относительно меня, что он предпринимал меры для проверки «члена ЦК», но никаких поводов для подозрения моей связи с ЧК он не обнаружил.

Разъезжая по «антоновской вотчине», я старался как можно больше узнать, запомнить. Эсеровские руководители, командиры отрядов рассказывали мне как своему «начальству» о своих агентах и пособниках в разных тамбовских учреждениях я организациях. Ясно, как важны были эти сведения для разгрома мятежа. Поэтому я старался запомнить связи, явки, фамилии и адреса. (Между прочим, слвершенно непонятно, почему Муравьев так долго гостил у антоновцев. Необходимую для «члена ЦК» информацию он мог бы получить от Ишина и других руководителей. Почему у антоновцев не вызвало подозрение стремление Муравьева подольше задержаться у них? Цель такой задержки объяснялась тем, что агент ЧК имел задание любыми средствами заманить в ловушку самого Антонова, но почему столь настойчивое желание встретиться