Книга Легенда преступного мира - Николай Иванович Леонов

только в академии, правильно я тебя понял?

– Именно.

– Сколько конкретно Даниилу было лет, когда отправился в участковые? – спросил Гуров.

Лилия Ивановна, прикинув в уме, сообщила, что где-то тридцать три. Полковник удивился еще больше: «После десяти лет чисто научной и преподавательской деятельности, да еще в таком возрасте, да еще инвалиду… поздновато начинать карьеру с низов».

– Кстати, как же его на службу взяли-то со справкой об инвалидности?

– Не могу тебе сказать, Стасик. Разные версии могут быть, выбирай, какая больше нравится. Острый кадровый голод, просто по звонку Ректора. А скорее всего, просто затерли этот факт, никому не интересный.

– Так видно же, ты говоришь, кривой, хромает…

– Ой, да перестань! – отмахнулась секретарь. – Это же не столица. Мало ли, ногу отсидел или ушибся. Не охаешь, кровью не харкаешь – стало быть, годен.

– Лилия Ивановна, правильно ли я понимаю, что в розыск его не объявляли? – уточнил Лев Иванович.

– Нет, – решительно ответила она. – Совершенно точно могу сказать.

– Что же, на пана Ректора не распространяется обязанность всех нормальных близких – сообщать о пропаже родного человека?

Секретарь вздохнула терпеливо, как несмышленышу, разъяснила Гурову:

– Распространяется. Формально, то есть, распространяется. А на практике, уважаемый Лев Иванович, как вы бы себе это представили? Имеется сын Ректора одного из лучших вузов страны, преподаватель, ученый с мировым именем. И вдруг ни с того ни с сего сначала попадает в частную, закрытую клинику, в которой лечат высокопоставленных алкоголиков и психов, а потом еще и сбегает оттуда. Ну и кому нужны подобные сообщения в прессе? Пану Ректору? Академии? Клинике? Сразу нет, по всем пунктам.

– Логично, – поддакнул Крячко.

– Это, как говорится, раз. Не исключено, что и два. Отношения у них с отцом окончательно испортились. Олег Емельянович, между нами, наделал сыну массу пакостей…

– Как и многим иным, – не вытерпев, сказал Станислав.

– Друг мой, своим мы гадим с бо́льшим удовольствием, охотой и в большем объеме, – назидательно напомнила Лилия Ивановна. – Не замечал?

Крячко открыл было рот, чтобы возразить, но, видимо, что-то припомнив, промолчал.

– Вот-вот, – кивнула секретарь, – верно. В общем, имел он все основания полагать, что сынуля не желает с ним общаться. С чем идти в отделение? Сами понимаете, искать того, кто утратил связь с родственниками…

Гуров с уважением подумал, что этой даме не откажешь ни в логике, ни житейской мудрости. Грех не воспользоваться таким бесценным источником информации:

– Лилия Ивановна, скажите, пожалуйста, а вот третьего декабря, в День юриста, вы работали?

– В каком смысле? – прищурилась она.

Станислав перехватил инициативу, желая предотвратить очередной интеллектуальный спарринг:

– Лев Иванович имеет в виду, что именно ты, Лилек, несла службу в приемной, когда пану Ректору вручили коробку с буквой «Д» на крышке?

Лилия подняла брови:

– Конечно, кто же еще? Более того, преподнесла первую таблетку валидола и вызвала «Скорую».

– Вы не заметили, кто принес коробочку?

На ее лице ясно отобразилось недовольство, и Гуров понял, что они с этой женщиной, увы, точно не поладят:

– Помилуйте, друг мой. Как же не приметить, не слепая. Явилась курьер, девушка в дымчатых очках, лет двадцати.

– Приметы, рост, цвет глаз, волос?

– Повторяю: дымчатые очки. Волосы убраны под кепку, кепка желтая, надпись «Ди-Эйч-Эль».

– И она передала именно эту коробку, – уточнил Станислав.

– Именно эту коробку я у нее в руках не видела, как ты понимаешь, была просто коробка, перетянутая скотчем.

– Просто скотчем? – быстро спросил Гуров.

– Да, просто прозрачным скотчем… кстати, а ведь вы правы. Почему-то не брендированный скотч, не фирменный пакет, обычный скотч.

– Ну а ключницу-то видела? – прямо спросил Крячко.

– Само собой, Стасик. Она на полу валялась, упала, когда Емельяныч за сердце схватился. Я ее в коробку обратно и положила.

Гуров быстро глянул на ее руки – изящные и миниатюрные, но на детские совершенно не похожие.

Крячко, едва заметно кивнув, спросил:

– В перчатках орудовала?

– Ну а как же! За кого ты меня принимаешь, – с шутливым негодованием отозвалась секретарь.

– А нечто особо странное, то, что бросилось бы в глаза, не заметили? – спросил Лев Иванович.

– Как же, заметила. Картинка очень похожа на рисунок Дани.

– В каком смысле?

– В том, что его стиль штриховой, одноцветный. Крест, розы, надпись эдакая квазиготическая. Пожалуй, картинка-то самый красивый элемент на ключнице. Остальное – кожа бордо, цепочки-молнии, – аккуратно, но уж простовато, грубовато, без выдумки. Ученический уровень, хотя выделка неплоха. Ну и, само собой, удивила реакция Ректора, да и непонятно, кому в голову пришло такое ему преподносить. Ключница. Крест с сердцем. Что за намеки?

– Ты ей не понравился, – сообщил Крячко, когда они шагали обратно к метро, – у Лилечки звериный нюх на своих и чужих. Не любит она университетских.

Гуров усмехнулся:

– Классовое чутье всегда полезно. И все-таки заметь: такие чуткие людоведы обычно всегда имеют в запасе пару тонких, эксклюзивных наблюдений. А тут ничего подобного. Даже рисунок не показался странным – ну, похож на Данилушкину мазню, не более того. А что, может она что-то скрывать?

Станислав решительно отверг подобное подозрение:

– Нет, что ты. Мы с ней сто лет знакомы, подружились знаешь когда? С тех пор, как она мне списать дала на вступительных. Полное доверие.

– Так-то оно так…

– Борись с подозрительностью, Лева: татуировка-то была на предплечье, а отличники – небось сам такой, в курсе, – в футболках не ходят. Вот и не видела. А может, он ее позже набил.

– Защищаешь нежную Лилию? – съязвил друг.

– Само собой, – без колебаний ответил Крячко, – бережно охраняю этот бесценный и бесплатный источник информации. А ты заруби на своем классическом носу: помимо совсем уж интимных подробностей, если секретарь Ректора что-то не знает, то этого не знает никто. Можно быть уверенным!

Глава 5

За окнами тихо и торжественно шел рождественский снег, кружились снежинки. Мирно и безмятежно было на свете, и лишь Мама Зоя – раскрасневшаяся, пухлая и в кружавчиках – пребывала в расстроенных чувствах и сомнениях. И в эйфории тоже.

Вот лежит она, натянув ломкую хрустящую простыню до круглого подбородочка, спрятав под нею огромные груди, хлопая синими глазами. И состояние у нее эдакое, как у того, кто пинал себе камушки, плетясь по пыльной бесконечной дороге, – и вдруг на него прямо с неба обрушилось Счастье. Ну а поскольку сеансы счастья повторялись не один раз, то Мама Зоя была уже в состоянии контузии.

Ее расфокусированный взгляд скользил, как по маслу, по окружающей роскоши, блуждал по витой ретропроводке, по дубовому потолку с бронзовым крюком на нем и остановился на том, кто голым восседал у антикварного трюмо.

– Привет, соня, – произнес Даниил,