Книга Приют гнева и снов - Карен Коулс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лицо Диаманта печально, глаза слезятся, будто он плакал. Я не расспрашиваю его. Мужчины не любят плакать. Им стыдно. Я тоже не люблю плакать. Это делает меня слабой, и я это ненавижу.
Я не буду думать о… о… о… Я не буду думать об этом, пока не буду.
Мы молча возвращаемся в комнату Диаманта. Такер утирает глаза фартуком.
– Это все из-за холода, – говорит она, перехватив мой взгляд, но продолжает свое занятие, когда мы уже сидим в тепле возле камина, – утирает глаза, судорожно сглатывает и глубоко вздыхает. Мне бы хотелось, чтобы она перестала. Так мне сложнее отгонять воспоминания.
Диамант похлопывает ее по плечу:
– Сегодня у нас к чаю особый торт. Я подозревал, что нам это может понадобиться.
Это бисквитный торт с абрикосом и сливками – настоящими. Я быстро съедаю его.
– Уже много лет не ела настоящих сливок. – Мой голос тоже веселый – и напряженный, и слишком высокий. – Даже и не помню, когда это было в последний раз.
Он кладет мне на тарелку еще один ломтик, затем садится и читает мои записи, хмурясь при этом.
– Удивительно, что в записях нет ни одного упоминания о таком печальном событии.
Печальное событие. Он имеет в виду подвал, что произошло там. Мой разум содрогается, будто его ужалили.
Вместо этого я думаю о пламени – об оранжевом свечении, темных провалах, похожих на странные, вымышленные миры. Интересно, ад выглядит так же? Как темная дыра, окруженная мерцающими языками пламени и раскаленными углями?
– Роды, несомненно, сыграли свою роль в развитии болезни.
Роды. Это слово. Как же больно от этого слова, будто кто-то задел занозу в самой глубине души. Слезы наворачиваются на глаза. Позволяю им падать на лиф, впитываясь в шерсть.
– Бедный малютка, – произносит Диамант.
Такер кивает.
– Да, бедный.
Бедный малютка. Бедный, бедный малютка. Бедный скользкий, серый малютка. Мой малыш. Мой бедный малыш.
Пламя переливается красным, золотым и рыжим.
Тишина, только угли потрескивают. Как опасна тишина, когда ничто не отвлекает меня от мыслей об этой маленькой загубленной жизни. Я кашляю, утираю слезы.
– Теперь мне будет лучше? – спрашиваю я громко, чтобы заполнить пустоту тишины. – После того как я вспомнила, что произошло?
– Еще нет, но мы уже очень близко, – говорит Диамант.
Очень близко. Почти у цели. Сколько раз я уже это слышала, но мы так и не добрались до конца.
Диамант наливает чай, размешивает сахар. Движение ложки замедляется, останавливается, а он все стоит, словно окаменел.
– Вы вспомнили? – Он смотрит на меня.
– Нет.
Я едва не роняю тарелку, чудом успевая спасти торт, и смеюсь именно потому, что я вспомнила. Вспомнила. Я все смеюсь и смеюсь, и чем пристальнее они смотрят на меня, тем громче я смеюсь, пока наконец не начинаю бояться, что меня стошнит.
– Успокойся.
Такер обнимает меня и прижимает к себе. Я вдыхаю окутывающий ее чистый, накрахмаленный запах и впервые за долгое время чувствую себя любимой. Это заставляет меня плакать, смех сменяется рыданиями, и мне не остановиться.
Глава 30
Я лежу в постели и вглядываюсь в темноту. Эта комната похожу на ту, другую, хотя в ней не было даже этого клочка ночного неба, ни звезд, ни проблесков света, надежды. В той комнате были пятна крови на полу, а на стене – бурые брызги. Я поняла это по запаху ржавчины. Я и сейчас его чувствую.
Это была моя кровь? Думаю, да. И все же я здесь, цела и невредима, дышу, шрамов не осталось – так откуда же она взялась?
Воспоминания возвращаются, как глухой удар.
Снова и снова я забываю, а потом вспоминаю. И каждый раз земля уходит из-под ног, небо обрушивается на голову, огромная темная пещера разевает пасть, чтобы поглотить меня.
Как обычно, по утрам мне приносят завтрак. Комната остается такой же, как всегда. Все как обычно, теперь все то, что я вспомнила с Такер и Диамантом, кажется мелодраматичным и нереальным. Реальность – вот этот сухарь и теплое молоко, это небо. Ничего не изменилось, и не стоит думать о другом.
Стрелки часов идут по кругу. Такер приходит после обеда. Она садится на стул и смотрит на снег, и никто из нас не нарушает тишины. Человеческое присутствие, близость еще одного дышащего живого существа, еще одно сердцебиение в комнате успокаивают меня.
Спустя несколько недель холодов наступает оттепель. Сосульки трескаются и падают, снег сползает с крыши и падает огромными глыбами за моим окном, а сельские угодья приобретают коричнево-серый оттенок.
Такер говорит, что я больше не пациентка Диаманта, теперь мой лечащий врач – Уомак. Больше никаких визитов в эту теплую комнату, ни горячего чая, ни торта. Теперь я почти не выхожу из комнаты. Уомак говорит, что чтение романов вызывает меланхолию и манию, так что в «Больших надеждах» мне тоже отказано, а читать Священное Писание у меня желания нет. Не хотелось бы случайно наткнуться на какой-нибудь излюбленный стих Прайса, поэтому я просто сижу и смотрю в пространство. Не думаю, что я пускаю слюни. Надеюсь, что нет. Даже истеричка перестала бегать вверх и вниз по лестнице. Смешно, но мне ее не хватает. В ритме, в самом сумасшествии было что-то успокаивающее.
Такер иногда сидит со мной, обычно она молчит. Мы говорим не о том, что произошло, а только о меняющейся погоде и небе, о других безобидных и безопасных вещах.
Стоит яркое утро, солнечные лучи по-прежнему бледны, а над рекой стоит туман. Я открываю окно и делаю вдох. Воздух пахнет весной. Скоро вся природа оживет, пока я прозябаю в этой комнате.
В коридоре слышен шум, шаги и голоса. Входят красивая медсестра и Слива.
– К тебе посетители, – говорит Красотка.
– Посетители?
Братья наконец пришли за мной? Нет-нет, как же я могла забыть.
– Они из комитета. Доктор Диммонд хочет, чтобы вы познакомились.
Мы идем вместе по коридору, спускаемся по лестнице. Возможно, посетители пришли, чтобы забрать меня в Ньюгейт[21]. Сердце замирает. Может, они пришли, чтобы отправить меня на эшафот. Я цепляюсь за перила лестницы. Нет-нет, Диамант говорит, что я невиновна, и я верю ему. Тогда, может, они приехали, чтобы выпустить меня? А что же мне надеть? У меня нет собственных вещей, даже пальто. Пальто я не носила с тех пор, как…
Я расправляю юбки. Я выздоровела. Я в здравом уме, как и все остальные. Я новый человек, новая
