Книга «Попаданец» на престоле - Сергей Шкенев

Федор Толстой вздрагивает, когда рядом с ним на набитый землей мешок ложится толстенный граненый ствол. Пламя вырывается метра на полтора, и сразу несколько шотландцев падают. Она что, картечью лупит? Или случилось чудо и у нас появился пулемет?

— Какого хрена разлегся? — Сзади кто-то бьет по ногам. — Держи!

Едва успеваю обернуться, как незнакомый солдат в форме старого образца сует мне в руки чугунное яблоко с торчащим дымящимся фитилем. Придурок, ведь не доброшу! Тем временем гренадер поджигает вторую гранату и швыряет в наступающих. А я что, хуже? Эх, хорошо пошла! И рванула в воздухе!

— Подвинься! — Слева появляется еще один солдат. И второй… и третий… Обман зрения, или количество защитников баррикады на самом деле увеличилось в несколько раз? Героическая гибель откладывается на неопределенный срок?

— Государь, вы живы? — Налетевшая и облапившая меня огромная обезьяна в казачьем кафтане настолько похожа на Аракчеева, что, подозреваю, это он и есть. — А мы так торопились!

— Пусти, а не то в бароны разжалую!

Вырваться не получилось — набежавшие гренадеры схватили в охапку обоих и потащили в дом Лопухиных, подальше от опасности. И на скорости со всей дури приложили о гостеприимно распахнувшуюся навстречу дверь…

«Тяжела ты, народная любовь!» — это было последнее, что успел подумать. Появившаяся мысль погасла одновременно с сознанием и искрами из глаз.

Ничего не вижу… абсолютно ничего не вижу… полная темнота. И легкость во всем теле. Это что же получается, опять умер? Первый раз в землянке после попадания немецкого снаряда, и вот сейчас… Да, наверное, умер, а те голоса, что ловлю краем сознания, голоса ангелов. Но разве они говорят так хрипло, через слово поминая нечистого? Ад? Господи, но за что? Я же крещеный, тем более коммунист! Не шути так, Господи! Да святится имя Твое. Да приидет царствие Твое. Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли.

Знаю… там, наверху, уже построен коммунизм. Дай глянуть хоть одним глазком! Потом делай что хочешь! А лучше возьми в небесное воинство… даже рядовым! Молчишь, Господи? Хорошо, пусть будет ад, где одни фашисты, как рассудишь. Но учти — я их зубами грызть буду! У бесплотных душ есть зубы? У меня будут, обещаю!

Голоса все громче. Знакомые голоса. Тучков? Разве он тоже погиб? И вроде бы еще Бенкендорф. А с хрипотцой — прапорщик Акимов. Что же, вполне достойная компания. Хорошие люди, с такими хоть англичан бить, хоть Вельзевула с Люцифером раком ставить. И поставим, чего скромничать…

— Не извольте беспокоиться, Александр Христофорович. — Вот этот мягкий грассирующий баритон слышу в первый раз. — Современная медицина творит чудеса, и не пройдет и недели, как наступит улучшение.

Какая, к чертям, медицина? Я же умер.

— Вы уверены, доктор?

— Несомненно!

Ага, значит, все-таки живой. А Бенкендорф разговаривает с врачом. Кстати, неизвестно, что лучше — помереть или попасть в руки нынешних коновалов. И то и другое дает практически одинаковый результат, но первое происходит менее болезненно.

— Я на вас надеюсь, Генрих Станиславович.

— Господа, доверьтесь опытному эскулапу. Перелом ключицы не настолько опасен, чтобы так беспокоиться! В столь юном возрасте кости срастаются очень быстро.

Кого он юношей назвал, скотина? На Соловки закатаю мерзавца! В Сибирь отправлю, медведей лечить!

— Вполне доверяю, Генрих Станиславович, но и вы поймите… ей еще жить и жить. Каково девице с одной рукой?

Чего? Идиоты, кого девицей называете? Глаза разуйте, придурки — аз есмь царь!

— Александр Христофорович! Понимаю ваше беспокойство и участие в ее судьбе. Но оставьте сомнения, я не допущу, чтоб столь молодая и красивая особа превратилась в калеку. Господь такого не простит.

И это все про меня? Это я молодой и красивый? Я — девица? Убью! На плаху! Всех расстреляю!

— Не только Господь, и государь будет недоволен.

Уже нового императора назначили? Ну сейчас устрою… хм… женскую истерику со слезами и соплями? Где шпага? Где, черт побери, моя шпага?

Надо попробовать встать… Я ведь лежу? Наверное, лежу. От резкого движения в боку вспыхивает боль — туда прилетело штыком от… Погодите, но прилетело мне, а не какой-то девице. Разве… Сесть смогу? Получилось. И ушла темнота, уступив место ослепительному свету — упала мокрая тряпка, закрывавшая лицо. Зачем так с живым человеком? Ах да, помню стремительно приближающийся торец двери… Тряпка — примочка от синяков? Надеюсь, во всяком случае.

— Государь очнулся! — радостный вопль прапорщика Акимова больно бьет по ушам. Самого гвардейца почти не вижу, глаза еще не привыкли к свету, и приходится их зажмуривать.

— Ваше Императорское Величество! Павел Петрович! — восторженно орет Бенкендорф. — Вы живы!

Ага, называет по имени-отчеству. Значит, я не девица? А кто у нас тогда девица?

— Совсем оглушил, полковник. Зачем так громко кричать? — недовольное ворчание помогает замаскировать растерянность и недавний испуг. — Чего переполошился?

— Так вы же целые сутки без сознания пребывали, государь.

— Врешь.

— Истинный крест! Вот у доктора спросите.

Выкатившийся из-за спины Бенкендорфа лекарь похож на колобка с ножками, а физиономия излучает такую преданность и доброжелательность, что поневоле хочется быстрее выздороветь и больше не видеть эту слащавую морду. Не он ли меня девицей обзывал? Будущий доктор лесоповальных наук…

— Ваше Императорское Величество, позвольте выразить…

— Вон отсюда!

— Что, простите?

— К чертям всех врачей!

— Государь гневаться изволит, — перевел Акимов и подтолкнул непонятливого к двери: — Вы, Генрих Станиславович, девицу еще раз осмотрите.

Меня вновь сковало ужасом, бросило в холод и отпустило не сразу, оставив легкую слабость в коленях.

— Какую девицу, прапорщик?

— Лизавету Михайловну, кого же еще? — удивился гвардеец. — Она в свою фузею тройной заряд забила, вот отдачей ключицу-то и сломало. Да вы не переживайте, государь, до свадьбы заживет!

Вот оно как… А я, старый дурень, ни за что ни про что обидел хорошего человека, нашего милейшего эскулапа. Стыдно, Павел Петрович! Ей-богу, стыдно давать волю эмоциям и срывать зло на ни в чем не повинных людях. А излишне богатое воображение хорошо лечится бромом. И кое-кому требуется лошадиная порция.

Судьба-злодейка, видимо, решила покуражиться над несчастным лекарем от всей души — распахнувшаяся дверь сшибла беднягу Генриха Станиславовича с ног, отшвырнула к стене и вернула обратно — прямо под ноги ворвавшемуся в спальню генералу.

— Ваше Величество! — заорал тот с порога и, не обращая внимания на распластавшегося по полу доктора, бросился обниматься.