Книга Цицерон. Между Сциллой и Харибдой - Анатолий Гаврилович Ильяхов

истекал кровью и умер в её объятиях…

Когда Цезарь засобирался уходить, Кальпурния со слезами цеплялась за тогу мужа, не отпускала и умоляла остаться. Столь странного поведения с её стороны Цезарь раньше не замечал, поэтому согласился и послал в курию гонца, чтобы распорядиться, – сначала устроить жертвоприношение, чтобы узнать у богов, что ему угрожает. Может, зря тревожится Кальпурния?

В этот момент в дом пришёл Децим Альбин, близкий Цезарю человек – один из заговорщиков, – и озабоченно произнёс:

– Я уверен, сенаторы подумают, что великий полководец Гай Юлий Цезарь чего-то испугался или, ещё хуже, отказал им в заседании из высокомерия. Цезарь, не давай повода для новых упреков, иди к сенаторам, хотя бы для того, чтобы объяснить про знамения. А после распустишь заседание, уже как сам пожелаешь.

Цезарь ещё колебался, будто кто удержал в доме, но появился Брут, стройный, оживлённый, говорливый. Молодой сенатор поддержал Альбина, и они вместе отправились в курию.

На пороге путь преградил незнакомый раб; он тронул Цезаря за тогу и выкрикнул:

– Остановись, Цезарь, выслушай, что велел сообщить тебе мой господин!

Брут с Альбином его оттеснили, но раб не ушёл. Он сказал Кальпурнии, вышедшей проводить мужа, что останется ждать, чтобы сообщить нечто значительное.

Цезарь шёл навстречу судьбе, отказавшись от положенной ему надёжной охраны, – по статусу, семьдесят два ликтора с топориками и фасциями! Одно только это обстоятельство напрашивалось на вывод, что у заговорщиков пока всё шло будто по плану. По дороге Брут не умолкал, будто издевался над приговорённым диктатором:

– Цезарь, представь себе, если твоя жизнь окажется сегодня в смертельной опасности, что будешь делать?

Цезарь ответил с удивительным равнодушием:

– Я не живу в постоянном страхе, так как знаю, что боги решают за нас всё. К тому же я не боюсь людей, которые любят жизнь и умеют наслаждаться ею, как, например, ты, Брут.

С хитроватым прищуром он посмотрел на Брута, и в это время тот ощутил, как по спине пролился холодный пот: «Неужели он всё знает?» – пронеслось в голове…

– Мне внушают опасение люди бледные и худощавые, например как… твой друг Кассий.

У самой Курии им встретился старый гадатель. Несколько дней назад жрец предсказал: «Наступят иды марта – остерегайся личной тебе опасности». Цезарь узнал его, крикнул:

– Ну что, жрец! А ведь мартовские иды уже наступили!

– Согласен, Цезарь. Но они еще не завершились, – ответил старик. Хотел что-то сказать, но промолчал и долго смотрел вслед…

Уже на самом пороге в курию к Цезарю кинулся мужчина, по одеянию, грек, вручил свиток со словами:

– Прочитай, Цезарь, и никому не показывай! Но прочитай сейчас же!

Брут замахал руками на незнакомца, не давая Цезарю возможности взять в руки свиток. Подобные «прошения» подавали едва ли не каждый день! Цезарь привычно получал их и передавал секретарю, следовавшему за ним. На этот раз секретаря он не взял. Грек наклонился к нему и приглушил голос:

– Здесь написано о весьма срочном деле, тебе неизвестном. Поспеши, Цезарь!

Цезарь с нетерпеливым раздражением забрал свиток и так с ним в руке и вошёл в курию Помпея, не успев прочитать…

* * *

Когда Цезарь оказался в проёме двери, сенаторы поднялись с мест. Неожиданно к нему наперерез поспешил Попилий и отвлёк каким-то разговором. Выражение лица Цезаря вдруг посерьёзнело, а Брут и Кассий переглянулись – похоже, донос, – посмотрели на остальных заговорщиков: все напряглись, лица побледнели, кое-кто подумал: прежде чем их схватят, придётся покончить с собой…

Но Попилий, видимо, удовлетворённый разговором, спокойно вернулся на место, а Цезарь занял курульное кресло.

В тот день перед заседанием Сената совершалось жертвоприношение, чтобы определить отношение богов к делам сенаторов. Оказалось, что у жертвенного животного долго не находили… сердца; оно не в том месте… Прорицатель в тревоге потребовал, чтобы заседание отменили. Диктатор, придав голосу бодрости, презрительно проронил:

– Не смущай богов, жрец! Подобное со мной уже случалось, последний раз в Испании, во время войны. Всё обошлось!

– Не гневи богов, Цезарь! – вскричал жрец с недовольной гримасой. – Если раньше ты лишь подвергался опасности, что я увидел сейчас предсказанное богами – для тебя ужасно!

Сенаторы, не участвовавшие в заговоре и остальные, каждый по-своему забеспокоились, а Цезарь с непонятным ожесточением велел совершить новое жертвоприношение – но и оно оказалось неудачным! И этим предвестником плохих событий он пренебрёг, заставив жрецов продолжать «общение с богами».

Заговорщики решили, что хватит испытывать судьбу – пора действовать! Дальше всё происходило, как замышляли участники заговора. Входить в Сенат с оружием запрещалось законом; они принесли в складках своих тог кинжалы, ножи и даже заострённые бронзовые стило для письма.

Первым к Цезарю приблизился Тиллий Цимбер: он держал в руках ходатайство о помиловании родного брата, изгнанника. Цезарь, услышав просьбу, с которой сенатор уже обращался, недовольно сморщился. Неожиданно для него Цимбер с силой ухватил консула за тогу и резко дёрнул, обнажив шею и плечо. Это стало сигналом к убийству – к ним подбежали другие заговорщики и окружили Цезаря. Остальные сенаторы подумали, что те желают уберечь Цезаря. Но трибун Публий Каска выхватил из-под тоги кинжал и нанёс Цезарю сверху удар в шею – неудачно… Диктатор резко повернулся к нему, схватил за руку и закричал: «Что ты делаешь, негодяй?» Публий Каска оробел и крикнул брату, находившемуся за его спиной: «Брат, помоги!»

Заговорщики условились заранее – чтобы ни у кого не возникло подозрений в измене, все до одного примут участие в убийстве тирана. Поэтому «желающих убить» Цезаря оказалось сразу слишком много, все суетились и кричали, пытаясь в страшной тесноте, да и в нерешительности дотянуться до сакральной жертвы – ведь не каждый день убивают главу государства. Многие удары не представляли смертельной угрозы, а среди нападавших оказались случайно раненые…

Отбиваясь как мог, Цезарь уворачивался и кричал, призывая на помощь хоть кого-нибудь; ему удалось проткнуть кому-то руку стилосом, который был всегда при нём, – тот человек дико закричал от боли… Цезарь попытался привстать и, отряхнув с плеч убийц, бежать, но ему не дали… Ослеплённый кровью, раненный в нескольких местах, Цезарь споткнулся и упал, забрызгав кровью подножие статуи Помпея… Ещё в сознании, среди убийц он узнал Лигария, прощённого им в суде после речи Цицерона на Форуме. Последнее, что промелькнуло в его сознании, замахнувшийся кинжалом Марк Брут… Цезарь вздрогнул и, с усилием прикрыв тогой голову, уже не делал попыток защищаться…

Сенаторы в зале, не посвящённые в заговор, всё это время словно окаменели от страха. Никто не осмелился ни защищать Цезаря, ни бежать прочь. Они оказались молчаливыми свидетелями убийства избранного ими законного правителя Рима, пожизненного консула республики.

Марк Брут, потрясая окровавленным кинжалом, перешагнул через мёртвого диктатора и направился к трибуне. Хотел воззвать к свободе с торжественным обращением к заседанию, однако сенаторы в ужасе выбежали прочь из курии Помпея…

Брут с участниками убийства тирана, сверкая обнажёнными кинжалами и мечами, шумной толпой в тот же час направились к Капитолию, навеянному трагичной римской историей, чтобы с величественных каменных ступеней объяснить народу свой героический поступок. По пути они кричали во весь голос, что свергли свирепого тирана, он мёртв и уже никому не угрожает… Республика спасена! Они приглашали народ разделить с ними большую радость, присоединиться к их праздничному шествию.

Но люди, услышав страшную новость, вновь ожидали смутного времени; спешно закрывали торговые лавки и прятались в домах, не желая рисковать жизнями. Хотя находились римляне – таковых