Книга Лирелии - цветы заката - Екатерина Евгеньевна Алешина

по всему телу.

Сейчас Эрик был так близко, что его горячее дыхание касалось моих губ. Он неспешно окинул меня пылающим взором, и не успела я опомниться и что-то ответить, как он завладел моими губами с обезоруживающей нежностью, которой я никак от него не ожидала. От аромата зимы, облаком окутавшего меня, закружилась голова и стали ватными ноги. А потом, совершенно неожиданно он прервал наш поцелуй для того, чтобы усадить меня к себе на руки, и снова призывно потянулся ко мне.

- Что же ты делаешь со мной, Герда, - прошептал он у самых моих губ.

На этот раз он целовал меня жарко и властно, с нарастающей страстью, безжалостно сметая все мои страхи и стеснения. Его настойчивые губы не давали опомниться, руки сжимали меня в тесных объятиях, пока я наслаждалась самым откровенным, горячим и чувственным поцелуем в моей жизни. Мир вокруг меня кружился, как картинки в калейдоскопе. Каждое прикосновение его губ отзывалось сладостной истомой в теле, и мне казалось, что еще минута, и я сдамся на его милость, позволю ему абсолютно все, что он пожелает. Сумасшествие? Абсолютное! Так доверять и отдаваться мужчине, которого едва знаешь – истинное безрассудство, но я была спокойна, поскольку интуитивно чувствовала, что Эрик не перейдет границ дозволенного. Отпустив мои губы, он заглянул мне в глаза.

- Ну и как, я сильно колючий?

- Н-нет, - дрожащим голосом пролепетала я. – Совсем не колючий!

Его губы мягко коснулись моей шеи чуть выше ключицы. Дыхание защекотало кожу. Я судорожно вздохнула.

- Точно нет? – спросил он.

- Точно.

- Не колется?

- Нет.

Он снова привлек меня к себе, подарив еще один бесконечно долгий и томительно-сладкий поцелуй. Голова окончательно пошла кругом.

- Совсем не колется?

Я молча помотала головой в ответ, только сейчас заметив, что экипаж остановился, а за окном маячит знакомая калитка, освещенная светом фонаря.

- Ой, мы уже приехали, - произнесла я первое, что пришло мне на ум.

- Да, - кивнул Эрик, не скрывая довольной улыбки. - Честно говоря, я, как и ты, не заметил обратной дороги.

Он не выпускал меня из своих объятий, положив руку мне на бедро и слегка поглаживая. Я ощутила, как огнем пылают мои губы и лицо.

- Эрик, мне нужно идти, - пробормотала я, хотя в глубине души мне не хотелось покидать его теплые уютные объятия.

- Конечно, я понимаю, - согласился он. – Но прежде чем я провожу тебя, позволь еще раз насладиться тобой…Подумай, что ты упускаешь, отказываясь от анитари…

Думать о чем-то оказалось сложно, когда его горячие губы накрыли мои, вновь и вновь погружая меня в сладкую негу. Из экипажа я вышла на ватных ногах. Голова шла кругом, в ней теснились совершенно бесстыдные мысли, и то и дело вспоминались жаркие объятия, да затуманенный взор льдистых серо-голубых глаз.

- До встречи, Герда, - проворковал он, наклонившись ко мне, когда мы стояли около калитки.

- До встречи, Эрик, - ответила я, и, оставив на его губах мимолетный поцелуй, юркнула за калитку.

В доме царила тишина, нарушаемая только треском дров в камине и негромкими голосами мамы и папы, сидящими напротив него. В воздухе витал пряный аромат глинтвейна и цитрусов. На кофейном столике в свете настольной лампы высились стопки альбомов со снимками.

- А мы тут с Йоанном ностальгируем по студенческим годам, - пояснила мама, увидев, меня. - Как прошел ваш вечер с Эриком? О, у тебя новая брошь! – воскликнула она. - Это его подарок?

- Да, это брошь Эрика. Вечер прошел замечательно, - кратко ответила я, стараясь побыстрее смыться в свою комнату. – Утром расскажу, какой незабываемой оказалась морская прогулка. На корабле были Джеран с Эвердом, сами понимаете. А сейчас, прошу меня извинить, но я устала и хочу спать.

- И ты даже не угостишься моим фирменным глинтвейном? – удивился папа.

- Прости, папулечка, но я очень хочу спать.

На самом деле, мне кружило голову кое-что покрепче глинтвейна. Вожделением это называется.

- О-о-о, сразу видно – свиданка удалась, - заявила Бастет, критически меня осматривая, едва я переступила порог своей комнаты.

В отражении зеркала на меня смотрела девушка с припухшими красными губами, лихорадочным блеском в глазах и ярким румянцем, как после пробежки.

- Как думаешь, мама с папой тоже заметили мой неадекватный видок? – спросила я у нее.

- Представь себе, твоим родителям когда-то тоже было двадцать лет, - промолвила Бастет. – Все они прекрасно понимают. Потому, что сами когда-то возвращались домой точно с таким же неадекватным видком.

- Эрик предложил мне обмен анитари…

- О, Боги! – громко воскликнула Бастет, и вскочив с кровати, тут же оказалась около меня. – Ты согласилась? Покажи браслет!

- Я не согласилась. То есть, я и не согласилась, и не отказалась. Сказала ему, что подумаю.

Повисло молчание, пока Бастет смотрела на меня, как на умалишенную.

- Девочка моя, ты это серьезно? – уточнила она у меня таким тоном, словно я, действительно слегка «ку-ку».

- Да, - кивнула я.

- Он нравится тебе, но не настолько, чтобы принимать от него анитари?

- Дело не в этом.

- Тогда в чем? – удивилась Бася. - Какого ты демона хорошему мужику мозги полощешь? Герда, лучше б ты с теми предыдущими идиотами так тормозила! Мне, к слову, ни один из твоих бывших не нравился, и ты это знаешь.

- А Эрик, значит, нравится?

- Да, нравится! – воскликнула Бастет. – Разве ты не видишь, что он совсем другой?

- Да вижу я! Эрик - благородный, интеллигентный, внимательный, чуткий и верный своим словам. И в глубине души я бы, наверное, хотела принять его предложение об обмене анитари. Но всему виной упрямый страх, что меня снова бросят. Я, пожалуй, еще за ним понаблюдаю, и тогда уже приму его предложение.

- Все ясно, - обреченно вздохнула Бастет. – Все как всегда. Она не раз обжигалась, ее доверие предавали, а когда встретила того, кому можно довериться, превратилась в параноика и ждет подвоха. Печально, что я могу еще сказать? Обожглась на молоке, теперь на воду дуешь.

- Ну не печалься, Бася, - попыталась я успокоить свою питомицу. – Я же сказала, что не отказываюсь от его предложения. В конце концов, мы только месяц знакомы и никуда не опаздываем.

Внезапно меня осенила мысль, которая уже не