Книга Лики старых фотографий, или Ангельская любовь - Юлия Ник

стоял остро. Но по другим причинам, нежели он сейчас стоит у большинства. Тогда солидный женский гардероб у обычных трудящихся женщин, а не у жен начальников разного ранга, включал для каждого зимнего и летнего сезона по два домашних платья(из состарившихся выходных) и халат для утра. Два выходных платья, то есть для выхода на работу (тоже летних и зимних) и нарядное платье. Оно могло быть и одно, если из шелка и с рукавами. Этого как-то в основном хватало. Ни колготок не было, ни гамаш тёплых не было. Чулки капроновые и фильдеперсовые — из плотного шелка — для весны и осени, и чулки хэбэшные для холодов.

Ну, нижнего лёгкого и теплого белья — приобретали по возможностям. Стирали каждый день. По другому люди пахли тогда, хозяйственным и банным мылом, в лучшем случае «земляничным», порошком «Новость» и духами с очень наивными спиртово-цветочными запахами.

И тогда существовал негласно принятый всеми дресскод. Он был своеобразным таким — не позволял в общественном месте зимой в платье без рукавов появляться, да ещё белом впридачу!

Но не было у Насти другого нарядного платья, кроме выпускного, бывшего Элькиного — хоть тресни! Но кто же в белом платье с короткими рукавчиками на Новый Год пойдёт?! Все пальцами будут тыкать вдогонку и шептаться.

Настю, как всегда, Элька выручила

— Да нет, Настя, из этого всего, что ты тут достала ничего путного сшить не получится, — заключила безапелляционно Элька.

Настя пыталась из платьиц, захваченных ею из дома и давно ставших маленькими, что-нибудь с чем-нибудь скомбинировать и сделать что-то подходящее. «Из говна конфетку», — как жёстко пошутил Ларик, услышав, о чём шептались женщины, колдуя над грудой тряпья)

— У меня где-то на антресолях мои школьные платья лежат. Я-то из них выросла, а для тебя они ещё могут быть и очень даже ничего себе. Давай, приезжай на выходные, помаракуем с тобой, а я достану всё, посмотрю, что там есть хорошего.

К слову: удивляться тут нечему. В интеллигентных семьях, обычно ниже среднего обеспеченных, особенно имеющих ещё и «старинную закваску», никогда и ничего не выбрасывалось. Всё стиралось и складывалось «до лучших времён». И эти лучшие времена рано или поздно наступали. Почти все женщины умели шить и переделывать, кроить и лицевать, на том и держались, и всегда «прилично» выглядели находчивые русские женщины. Ключевым было слово — «прилично». Красота, конечно, была желательна тоже, но это уж по личному вкусу и возможностям, у кого как получалось.

Перешитое за день совместными усилиями Эльки и Насти шерстяное платье тёмно-бордового цвета с пуговицами, обтянутыми кусочками подходящего бордового атласа, валявшегося до лучших времен в мешке с обрезками, с широким поясом и с бантом, отделанным тем же атласом с одной стороны, делало Настю намного взрослее и женственнее. Она выглядела в нём взрослой девицей. И только её смущённое от удовольствия личико выдавало её шестнадцать лет.

Эльке так нравилось наряжать эту девочку! Она невольно чувствовала себя её покровительницей. Мать Настина ни разу с тех пор, как Настя выписалась из квартиры, не поинтересовалась, как дочь где-то там живёт? Это всех морально убивало. И Настя тоже ни разу не спросила о матери. Она знала, что если бы мать спросила о ней, ей сразу бы это передали. Эта тема была запретной в доме Арсеничевых.

Когда Настюша появилась в клубе такая нарядная, без своего пионерского галстука, в котором она постоянно ходила и мало чем отличалась от старшеклассниц, много пар мужских глаз провожали её взглядом до кресла у прохода в зрительном зале. Леон сел через проход от неё, на два ряда сзади. Теперь он от неё постоянно дистанцировался, насколько мог. Его душевное положение это мало спасало, но, по крайней мере, выглядело всё прилично и естественно. Настя по-прежнему приходила к нему в кабинет, если возникали вопросы, но теперь Леон Сергеевич всегда оставлял дверь открытой, а если намечалось чаепитие, то обязательно приглашался кто-нибудь третий. Впрочем, это случалось теперь не столь часто.

Ольга сидела рядом с Леоном, слева от неё сидел её водитель. Ольга обязательно хотела присутствовать на первом выступлении хора, на который Леон возлагал столько надежд, и из-за которого она столько дел провернула. Клуб ей нравился, — толково вписались новой мебелью, креслами, стульями и диванчиками в сталинскую лепнину потолков некогда образцового лагерного дома культуры. Она с любопытством разглядывала довольно миленький зал со шторами «маркиза» и новым бархатным занавесом, заполненный толпившимися в своих праздничных нарядах селянами. Вторую обувь тут не надевали. Только одна девушка на соседнем, через проход, ряду выделялась из общей массы. В строгом прямом платьице бордового цвета с пышным узлом косы, заколотой на затылке, и в светлых туфельках на гвоздике. Вполне себе интеллигентная городская девушка. Броско, просто и эффектно.

— А это кто? — кивнув головой в её сторону, спросила Ольга у Леона. — Вон та, с косой и в бордовом платье?

— Это? Это старшая пионервожатая школы. Квартирантка Арсеничева. Помнишь, я тебе рассказывал? У него ещё две бабушки тут есть. В цветнике парень живёт.

Ольга заметила некоторую нотку раздражения в голосе Леона, но не слишком обратила на это внимания: «Мало ли? Нервничает. Хотя чего нервничать, сегодня же я тут неофициально? Жаль, что он не может сегодня со мной уехать. Да, впрочем, водитель и так косится что-то. Ладно. В следующий раз. Когда он уже машину свою пригонит? Живёт тут, как сыч в болоте. И он мне так и не рассказал, зачем мать его вызывала так срочно? Интересно…»

Сначала выступали дети. Очень ладно и чинно рассказали стихи о партии и народе, а потом про Новый Год. Сегодня детский спектакль не стали ставить. Это для утренников припасли. Сегодня главное блюдо концерта — мужской хор. Полтора отделения с перерывом на буфет.

Ради праздника завезли бутылочное «Жигулёвское» с мойвой копченой, и теперь даже в зал доносился крепкий рыбный запах мужского праздника души. Вместе с запахом пирожных и беляшей — это всё создавало типичный столовский запах. И тут никакие духи не помогали. Впрочем, местные на это вообще ни малейшего внимания не обращали. Наоборот, радовались от души, что, наконец, и у них, как в городском театре, буфет организовали. Заботило всех одно: как успеть в перерыве отовариться и употребить ещё всё? Правда, буфетчица всех заверила, что будут у неё помощники, и буфет будет работать и перед кино, и потом ещё, после кино тоже, расторговать всё надо, если что останется.

Когда после детей ведущая концерта объявила громким голосом,