Книга 12 смертей Грециона Психовского - Денис Лукьянов

Но проклятие Заххака не возымело никакого эффекта — лишь легкая тень страшных мыслей легла на древние камни, которым такое наваждение было, что с гуся вода.

Фиолетовый туман закручивался воронкой, пока ночь насыщалась темно-темно синим, пахнущим шафраном и корицей, и чем гуще становилась темнота, тем ярче принимались светить крупицы-звезды, а монотонные планеты томно пошатывались на цветном, расплескавшемся оттенками небе. Лемурийская ночь пленила, подхватывала и несла куда-то на границу между сном и явью: несла сквозь вековечный лес, мимо светящихся в темноте ящеров, несла над морским прибоем, над вечном в своем изумрудном сиянии горизонтом, над медовым венцом луны.

Ночь западала в душу, какими-то окольными дорожками внедрялась в человека, и он уже не мог забыть ее, каждый раз ждал нового наступления тьмы, новых потоков фиолетового туманы — и какой бы цвет утра мир не выбирал, увидевшему лемурийскую темноту был симпатичен лишь ночи цвет.

Грецион Психовский, пьющий из аметистового кубка в костяной рамке, понял, что ночь пленила и его — теперь уж точно появится соблазн жертвовать рассветами ради закатов, а луна начнет припекать сильнее, чем самое раскаленное добела солнце.

Сейчас профессор был един для всех оттисков, был собой, и это его безумно радовало. Больше не маячила на краешке сознания назойливая мысль о том, что где-то есть миллиарды других Греционов, периодически умирающих, и они, эти чужие Греционы — тоже ты, хотя и не ты вовсе. И их больше нет в Вавилонском Драконе, потому что и никакого Дракона нет. Этот концепт, в общем и целом, взрывал голову, постоянно приходилось напоминать себе, что есть только ты здесь и сейчас, ты это ты, да и вообще — никаких иных оттисков для нынешнего тебя нет, они вспоминаются, лишь когда по башке ударяет дежавю.

Но дежавю теперь тоже не было.

— И что вы будете делать? — спросил профессор у сидящей рядом Инары и Бальмедары с заживающей щекой. — Вавилонского Дракона больше нет, нет вместилища царей, да и вся Зодиакальная Эклиптика, получается, пойдет коту под хвост?

Они устроил застолье, и каменный стол просто ломился от изобилия, в основном — овощного-фруктового, на что уже успел посоветовать Брамбеус, но посчитав, что правило: «дают — бери, бьют — беги» его еще никогда не подводило, после произошедшего в святилище накинулся на угощения с пятикратной силой. Достопочтимый Сунлинь Ван с бароном согласился, и предложил свою версию знаменитой поговорки: «Лучше фрукт во рту, чем пустота в желудке».

— Мы сохраним его останки, — ответила Инара. — И посмотрим, достаточного ли будет этого крючка Тиамат, чтобы удержать созданного в ее честь Змееносца над нами. Ну а если этого не выйдет… думаю, мы переживем несколько дежавю.

— А если это как-то сломает… вселенную в целом? — напрягся Федор Семеныч.

— Вселенная как-нибудь залатает эту дыру, она всегда так делает, ей не привыкать, — улыбнулась Бальмедара, потом повернулась к Грециону и спросила: — А что вы будете делать, профессор?

— А что мне нужно делать? — покрутил бокал в руках Психовский.

— Вы теперь Змееносец, — уточнила магиня. — И если вы останетесь в Лемурии, то жизнь ваша станет едина для всех оттисков— навсегда. Если, конечно, останки будут работать…

— А если нет? Если не останусь?

Бальмедара пожала плечами.

— Тогда дежавю, и все версии в иных вариантах реальности, вернутся — единый канат распутается до ниточек.

Психовский опустил голову и призадумался — быть единым для всех оттисков это, конечно, здорово, и никакого тебе дежавю, и частью Дракона без своего же ведома точно не станешь. Да и в Лемурии тепло, чудные ночи, а о снеге никогда не слыхали — это отдельна радость. Но все же… чем больше его, Грециона Психовского, в разных оттисках, тем больше приключений и тем насыщенней жизнь на всех Греционов вместе взятых, а на месте профессор усидеть не мог дольше положенных университетских занятий.

— Что я буду делать? — улыбнулся Грецион. — Пожалуй, вернусь обратно — у нас с Фебом еще турне не закончено, да и с моей одеждой надо что-то делать, устрою себе хороший шоппинг. После борьбы с собой внутри Дракона, и с Драконом внутри себя, это то, что нужно.

— И пара сладких вафель, — мечтательно отозвался Аполлонский который, вместо того, чтобы есть угощения, зарисовывал их.

— И пара сладких вафель, — хмыкнул профессор.

Бальмедара кивнула.

— Господин Сунлинь Ван… А вы что будете делать? Помните, вы говорили, что Вавилонский Дракон — ключ к Философскому Камню, — профессор сделал глоток из кубка. — И эти ваши глаза насчет королевского золота моих глаз… теперь я понимаю.

— Да, — добавила Инара. — Вам нужны были глаза и сердце….

— Буду искать этот самый ключ, если вы не против — я алхимик, а не вивисектор, так что никаких печеней, селезенок и других интимных органов по началу. Это же вам не олень, — рассмеялся китаец, почесывая бороду. — Для начала, я просто изучу предмет моих долгих поисков. Боюсь, что он уже далеко не вместилище царей — а представить себе царский камень без царей…. А еще, почаще стану играть на флейте.

Инара посмотрела на мерцающее цветным небо и на нескончаемый парад планет. Вот мир и стал капельку лучше, капельку справедливее, капельку добрее — и, ирония судьбы, это случилось не благодаря девушке, хотя она и стала той, кто кинул с заледенелого обрыва камушек, постепенно превратившийся в снежный ком.

Но главное, думалось Инаре, что все в конце концов стало лучше. А уж кто тому причина…

Девушка вздохнула и мечтательно протянула:

— И только розы, только запах.

Пьянящий мир и небеса…

— Красиво, — отозвался Грецион. — У меня студенты тоже такое пишут. Неисправимые юные романтики…

— А ты — неисправимый старый, — хихикнул Художник.

Они рассмеялись и выпили.

— Мне вот интересно, — вдруг отвлекся от рисования Федор Семеныч. — А где Лемуры? В Лемурии я скорее ждал их, чем ящеров…

Бальмедара рассмеялась, улыбнувшись — Грецион подметил, что улыбка магини стала нормальной, больше не смущала.

— Хотела бы я знать ответ на этот вопрос сама.

По сознанию Психовского шепотом прокатилось религиозное бормотание, запахло кислыми ягодами. Профессор вспомнил еще один вопрос, так и оставшийся незаданным:

— Барон, а вы до сих пор ничего особенного не слышите и не видите?

— Не-а, — с набитым ртом отозвался тот. — Спасибо вот этому.

Освободив руку, Брамбеус постучал по голове.

— Устойчивая психика? — предположил Аполлонский.

— Металлическая пластина! — рассмеялся барон. — Меня как-то убедили сделать операцию, и, надо же, она мне помогла!

Грецион не выдержал и залился хохотом.

— Кстати, Федор Семеныч, вы обещали мне портрет…