Книга Башмаки на флагах. Том 1. Бригитт - Борис Конофальский

— А будет ли у такого богача партия для моей племянницы?

— Будет, будет, — заверял старый поп и продолжал: — Когда герцог к нам приезжал, так он подносил ему золотую чашу и золотой поднос. Но герцог его до руки допустить побрезговал. Кёршнер на городской смотр выставлял сорок всадников в отличной броне и сорок аркебузиров, он платит большие подати в казну города, но едва смог избраться в совет. Он многое отдаст, чтобы сесть за один стол со мной и с вами, кавалер. Я говорил ему о том, что ему неплохо бы было породниться с таким славным человеком, как вы, кавалер, и он соглашался с такой мыслью. Соглашался не раздумывая и с радостью. Он и его семья были на пиру в вашу честь, но сидели совсем не на почётных местах. Думаю, что и вам не следует брезговать таким возможным родственником.

— А я и не собирался, — только и отвечал кавалер.

Утром едва рассвело, а за столом уже собрались епископ, Волков, бургомистр и этот самый господин Кёршнер. Он пришёл последний. В столовую он вошёл в шубе и огромном берете неимоверно красного цвета, такого же цвета, как и перчатки. А шуба на нём была сплошь из чёрных соболей. В прихожей он не отдал её лакею, а так и шёл в ней до столовой, а лакей бежал за ним следом. И только тут, в столовой, он с шубой расстался. Как и с беретом, как и с перчатками.

«Соболя, конечно. Ну слава Богу, что хоть не горностаи, как у коронованных особ».

Был господин Кёршнер весьма полнокровен, обширен и богат чревом. Он улыбался и кланялся, что-то мямлил вежливое, извинялся за опоздание. Волков не стал его дослушивать, а сделал к нему шаг и протянул руку:

— Кавалер Фолькоф.

Толстяк схватил его руку и стал кланяться, да так низко, что Волкову показалось, что он собирается его руку целовать.

— Большая честь, — высоким голосом говорил владелец пятидесяти тысяч десятин земли и прочего имущества. — Наслышан о ваших подвигах, кавалер, наслышан. И очень, так

сказать, рад, спасибо святому отцу, что приглашён сюда для такого дела.

Вот только присутствие бургомистра кавалера удивляло. Неужто он тоже тут был нужен? И словно прочитав его мысли, епископ произнёс:

— Не буду скрывать от вас, господа, что мысль связать вас в матримониальном союзе принадлежит не мне, а господину бургомистру. Но я полагаю, что мысль эта хороша, и обоим домам от такого союза будет большая польза.

— Очень рад, очень рад, — опять кланялся Кёршнер, — очень рад, что проявляете участие, господин первый консул.

Волков тоже кивал согласно. А бургомистр улыбался и кланялся в ответ.

— Прошу вас, господа, к столу, — пригласил всех епископ.

А слуги уже расставляли кушанья на стол. Тут были и холодные буженины с хреном и горчицей, и горячие варёные с укропом колбасы, и взбитые яичные желтки с сахаром, и меда разные, белые и тёмные, жёлтое топлёное молоко, взбитые сливки с ягодами, и крестьянские жирнейшие блины пфанкюхены с добавками к ним разнообразной начинки из мяса и томлёных овощей, и свежайший белый хлеб. Также к завтраку были поданы два вида пива, два вида вина и вода с лимонами. Стол был сервирован только серебряной посудой, что подчёркивало официальность завтрака.

— Значит, господа, — взял на себя смелость господин бургомистр, — ни у вас, кавалер, ни у вас, господин Кёршнер, нет возражений насчёт сближения ваших домов?

— Нет, — без всяких лишних слов и ненужных вежливостей произнёс Волков, — сдаётся мне, что чести в доме господина Кёршнера будет больше, чем в доме некоего Фейлинга, который даже не соизволил произнести отказ мне в лицо, а предпочёл трусливо отмолчаться.

Кажется, эта фраза была немного груба и могла бы задеть Кёршнера, но нет, наоборот, большие щёки его покраснели, как от большой похвалы, он поглядел, во-первых, на епископа, потом на бургомистра и уже потом сказал, обращаясь к рыцарю:

— Ах, господин рыцарь, вы первый, кто мой дом по чести поставил выше, чем знатный дом Фейлингов.

— Коли будет угодно Господу и свадьба состоится, так вы будете сидеть подле меня, — говорил Волков, — а ваша жена будет сидеть подле моей жены.

— Как вам известно, господин Кёршнер, — вставил бургомистр, — жена кавалера — урождённая фон Мален, дочь графа Малена.

— Да-да, мне это известно, — кивал Кёршнер. — Для мой жены то тоже будет честь.

— И я буду на той свадьбе, — заверил епископ. — Думаю, что и бургомистр будет.

— Ну разумеется, — произнёс бургомистр.

— А Фейлингов на свадьбу я звать не разрешу, — продолжал кавалер. — В тех бесчестных людях нужды я не вижу.

Кажется, у толстяка-богатея от счастья стала кружиться голова:

— Сегодня же сообщу второму, неженатому моему сыну Людвигу, что невеста ему найдена, чтобы собирался к ней ехать с подарками.

Волков сам взял кувшин, не дожидаясь лакеев, налил вина и себе, и ему, встал и сказал:

— Бог всегда, во всех битвах был ко мне милостив, надеюсь, он не допустит никаких препятствий к этому браку. Выпьем же за то, друг мой.

Трясущейся пухлой рукой господин Кёршнер брал свой кубок. Вставал и пил вино до дна вместе с кавалером. А епископ и бургомистр им хлопали в ладоши.

Волков выпил и сел на свой стул, и Кёршнер сел, он так растрогался, что ему пришлось вытирать глаза салфеткой.

Но святой отец вернул его к разговору, он поднял палец к небу и сказал толстяку:

— Сын мой, а известно ли вам, что господин кавалер ведёт тяжкую войну с горными дикарями и безбожниками во славу Матери Церкви?

— Конечно, — отвечал тот, — разве про то может кто-то не знать в наших краях, мало того, слава о победах кавалера идёт далеко за пределы нашей земли, мои торговые партнёры мне о том пишут.

— Ну а раз так, вы должны понимать, что война дело накладное, и кавалер весьма ограничен в средствах и много серебра на свадьбу дать не сможет.

Сначала Волков не понимал, куда клонит старый поп, но теперь был очень благодарен ему. Очень.

— Конечно, конечно, понимаю, — сразу оживился богач, — я так и вовсе думаю просить господина кавалера не утруждаться, я с радостью готов все расходы по свадьбе взять на себя и думаю дать…, - он на мгновение задумался, — думаю дать десять тысяч.

Ни Волков, ни бургомистр, ни епископ в эти слова сразу не поверили, и бургомистр даже негромко уточнил:

— Десять тысяч талеров чеканки Ребенрее?

— Конечно, — сообщил господин Кёршнер, — хочу, чтобы свадьба моего сына запомнилась. Надеюсь, святой отец, обряд будете проводить вы лично.

— Разумеется, сын мой, разумеется, — заверил его епископ.

«Десять тысяч талеров? Да что это будет за свадьба? На десять тысяч монет можно провести не свадьбу, а следующую летнюю компанию против горцев, и после этого, может, деньги ещё даже и останутся, что же он собирается с ними делать, пригоршнями в голытьбу швырять?».