Книга Трем девушкам кануть - Галина Щербакова

Хотелось, очень хотелось рассказать Егору про Лодю-мужчину и про все, про все, но нет… Сохранней человечество будет, если он, Юрай, помолчит.

– Так что у тебя с нею за дела были, – спросил Егор, – что она тебя так запомнила?

– Да ерунда. Я еще тогда работал в газете. Мы с ней друг друга не поняли. Ты ей сказал, где я живу?

– А я разве знаю? – засмеялся Егор.

«Хорошо, – подумал Юрай. – Хорошо. И слава богу, Нелка у мамы».

Раиса Соломоновна едва носила ноги. Раз за разом она все повторяла историю предательства графини. История обрастала иногда неожиданными, а главное, не существовавшими подробностями, потому что сама рассказчица ведь не видела ничего. Но вот сила искусства вымысла! Юрай вдруг понял, как все произошло. Как он понял когда-то в одночасье преступление Севы Румянцева. Это было наитие, одномоментное понимание чужого замысла, чужой задачи.

Было так…

Но сначала он сходил к старикам, которых приводила Раиса Соломоновна и которые случайно оказались на том самом перекрестке исчезновения. Странное было чувство: он слушал то, что уже знал. Он знал, как вышла из молочного магазина старая графиня и направилась к переходу. Это не важно, что улица пустынна и можно перейти в любом месте, у старой женщины есть понятие о порядке. Она шла мимо булочной, из которой как раз и вышел Степан Петрович с четвертушкой черного. Графиня с отвращением посмотрела на длинную авоську, в которой болтался и чернел кусок хлеба. Она говорила ему сто раз: «Хлеб не носят в авоськах. Вы же касаетесь им людей». «Но хлеб же чистый», – отвечал чертежник. «Вот именно!» Но он не понимал, он думал, что она обвиняет его в пачкании людей хлебом. Другое не приходило ему в голову.

Они сблизились, и Степан Петрович предложил, как джентльмен, взять пакет с молоком, все-таки целый литр, даме негоже носить тяжести. Графиня пакет не дала.

– А Степан Петрович, – сказала свидетельница, – настаивал.

Они стояли и препирались возле перекрестка, где уже давно ждала машина.

Кого она ждала? Ее или его?

Видимо, ее. Со стариком договор был. Он и баба Шура интереса уже не представляли. Занозой была графиня. Существовал какой-то сценарий – смерть, пожар, разбой, – при котором графиня, не задумываясь, села бы в первую попавшуюся машину. Но рядом колошматился этот дурной старик. Был ли у них в машине телефон, по которому можно уточнить детали? Или вопрос решился по ходу дела? Раскрылась дверь, и некая сказанная информация враз прекратила спор из-за тяжелого для дамы литра молока, и они оба нырнули в машину. Хотя какое там нырнули? Люди видели: авоська Степана Петровича зацепилась за ручку машины, и кто-то очень сильный, сидящий впереди, рванул ее, не отцепил, а именно рванул. Выпал ли хлеб из авоськи на пол машины? Или Степан Петрович сумел положить его между ног, на сиденье, а графиня дернулась от отвращения, вцепившись в пакет с молоком.

С тех пор их никто нигде не видел.

Юрай понимал, что по всей логике событий настала очередь Раисы Соломоновны. Пришел ее час. К ней теперь ходил врач, и Юрай каждый раз боялся, что однажды в белом халате придет другой врач. Или дизайнер, фантазирующий арочный проем в коммуналке, принесет старухе сок от щедрот… Да мало ли способов убрать с дороги немощное препятствие? Но пугать Раису Соломоновну Юрай не стал.

В конце концов именно ей могут предложить место во всамделишном доме престарелых, да еще каком-нибудь приличном. Собственно, старухе деваться некуда – коммуналка вся была вздыблена стройработами.

Но Раиса Соломоновна от всех предложений отказалась напрочь.

– Поговори с ней, – позвонила Юраю Сулема. – Блажит старуха. Даже смотреть ничего не хочет. Поезжай к ней, в конце концов, она же на самом деле никому не нужна, а с ней носятся.

Юрай съездил по адресу, оставленному неким господином, который весело отрекомендовался диспетчером. Дом престарелых был реален, стариковские головы торчали в окнах, на лавочках сидел вполне сохранный дедушка и кормил красивую пышную и рыжую кошку. И даже птицы пели.

– Лучше достаньте мне цианистый калий, – сказала Соломоновна. – Если у вас нет терпежу дождаться моей смерти.

– Там хорошо, ей-богу, – уговаривал Юрай. – Я смотрел своими глазами.

– Это тюрьма, – отвечала упрямая женщина. – А я там уже набылась.

Пришла почему-то уверенность, что с Раисой Соломоновной ничего плохого не случится, не посмеют. Дадут старухе дождаться своего часа.

И вообще история, как говорится, отпустила. Шла своя производственная текучка, криминал крепчал, и возникало ощущение, что со всем этим можно жить. С загорающимися троллейбусами, падающими перекрытиями, пьяными наездами, перестрелками, удушенными, утопленными, расчлененными… Всего этого навалом, а живем! Питаемся, покупаем штаны, занимаемся любовью, хохочем, выпиваем… Жизнь – сволочь, она же счастье, оказывается, сильнее беды и порока… Пока не тронет тебя.

На эту тему «Пока не тронет тебя» он сделал большую передачу и поимел большую почту. На эту же передачу откликнулся, явившись живьем, молодой следователь. Сказал, что слушал, сказал, что понял, сказал, что знаком с Леоном, и попросил рассказать все, что он, Юрай, знает о пропавших стариках.

– Тебе с какого места рассказать? – спросил Юрай. – Моя история длинная.

– С момента явления на сцену Лидии Алексеевны Муратовой, моей главной героини.

– Это было еще до стариков, – ответил Юрай. – Мне кажется, я знаю ее вечно.

– Валяй, – сказал следователь.

Одно из самых приятных дел на свете – перекладывание ноши на чужие плечи. Он был замечательным слушателем, этот специалист по пропавшим людям.

Юрай чувствовал – его заносит. Зачем эти подробности про голую дурочку, что прыгнула милиционеру Михайле на шею, а потом была небрежно завалена в мелком шурфе?

Про то, как стояла вылитая на лицо водка в глазницах Михайлы, а потом стекла по лицу, как слеза. Про Ваню Тряпкина, которому так подфартило с охотничьими сапогами. Лежит теперь недалеко от Михайлы, так и не сообразив, зачем ехала на него эта машина, ехала упрямо, целенаправленно, а он еще смеялся – вот дурак-шофер, человека не видит.

Рассказал Юрай и про белую перчаточку Аллы Борисовны, под портретом которой любит питаться некий сторож. Про бабу Шуру, что считала себя обманутой, а старую графиню разлучницей, сманившей совершенно ненужного ей по размеру старичка. А вот бабе Шуре он был бы в самый раз. Оба деревенские, простые, у них ангелы и херувимы в комодах не водились, им как сказали, что бога нет, так они с этим и согласились. Потом сказали, что есть. И они тоже не спорили. Откуда им самим такое знать?

Все рассказал Юрай. И про то, как ослаблял перила балкона, тоже. Ничего и на это не сказал терпеливый слушатель. И грех Юрая принял на плечи.

На следующий день Сергей Поликарпов, следователь по особо важным делам, был изрешечен пулями у подъезда собственного дома.