Книга Тени тевтонов - Алексей Иванов

И блокляйтеры, и фрау Зибель, штаммфюрер общества «Вера и красота», и даже сам дядя Грегор – все говорили, что для русских быть приобщёнными к делам великой нации, к делам немцев, – благо. Приобщённость превратит их в людей. «Восточных рабочих» на бирже продавали хозяевам фольварков, что окружали Пиллау. Продавали недорого, всего за тридцать рейхсмарок. Хельга потом иногда видела этих рабочих на заводах или в порту: они были тихие, вежливые, безликие, словно выдохшиеся. Они носили белые повязки с надписью «OST», им не разрешалось заходить в магазины, посещать кино и ездить на автобусе. Конечно, это были уже не настоящие русские.

Настоящие русские появились позже. Когда бои в городе закончились, их, жителей, выгнали из бомбоубежища, и Хельга впервые увидела русских самих по себе. Грязные люди в бесформенной одежде и круглых касках напоминали мешки с картофелем. В их облике не было и тени мужественной красоты солдат вермахта. Русские обшарили немцев и забрали, что понравилось, но никого не изнасиловали и не повесили. Немцам позволили вернуться обратно в бомбоубежище. Всю ночь они молились и слушали грохот последнего отчаянного сражения в Шведской цитадели. А утром к ним в подвал спустился жуткий офицер с обожжёнными лицом и молча дал две буханки хлеба.

– Нам говорили, что вы погоните нас в Сибирь, – сказала Хельга, не глядя на Володю. – А я гуляю здесь, дома, с русским солдатом…

Они шли по мосту Гинденбурга – как раз мимо фонаря, у которого пять месяцев назад, будто в песне «Лили Марлен», Хельгу обычно ждал Зигги.

– А я ду-думал, что обязательно застрелю одну не-немецкую женщину и одну немецкую дедевочку, – тихо сказал Володя. – А сейчас я с тобой.

– У тебя погибли матушка и сестра? – догадалась Хельга.

– Это была вся моя се-семья.

– Почему же не застрелил?

Кое-кто у Володи в полку, случалось, стрелял. Полк на две трети состоял из бойцов, узнавших Германию с её кровавой изнанки. Бывшие партизаны помнили облавы с овчарками и мотоциклы с пулемётами в колясках, помнили виселицы и пепелища деревень, где в амбарах заживо сжигали детей и баб. Бывшие военнопленные помнили голод, бараки и очереди в газовые камеры. Бывшие «восточные рабочие» помнили каторгу на заводах и плети. Так пусть немцы пожинают то, что посеяли. Пусть испытают то, на что обрекали других.

– Я не стрелял, по-потому что я увидел Германию, – с трудом ответил Володя. – Увидел, какая у вас хо-хорошая страна… Вы не фа-фашисты.

Ладные игрушечные городишки со старинными остроухими соборами и маленькими трамваями на узких улочках. Каменные сельские усадьбы – фольварки. Столбы с проводами. Мощёные дороги. Чистые леса, откуда убран весь палый мусор. Поля… В воронках от бомб солдаты находили странные керамические трубки: оказывается, они везде были закопаны под пашнями для отвода воды. В пустых домах оставались дорогая посуда и напольные часы. Артиллеристы привязывали на щитки своих орудий трофейные велосипеды. В траншеях и блиндажах теперь звучали граммофоны. Впервые за годы войны солдаты спали на подушках. Кому-то всё это казалось ненавистной роскошью врага. А Володя понял: вот так и должно жить. Вот в эти простые и понятные блага и должен превращаться неимоверный труд народа. Его народа тоже. Так, по-доброму.

А фашизм… Его придумали не те, кто пахал поля и строил дома. Тех, кто его придумал, уже разгромили, а сбежавших найдут и добьют.

Хельга привела Володю в парк Плантаже. За стволами сосен краснели бастионы форта «Восточный». Володя и Хельга присели на тёплую броню танка – вкопанного в парковую дорожку «панцера». Танк был взорван, массивная башня лежала в кустах. Володя незаметно рассматривал девушку. Её лицо то озаряло светом, то укрывало тенью от качающейся листвы осины.

– Здесь было так хорошо… – сказала Хельга. – Стояли рестораны. Играл оркестр. Гуляли туристы из Кёнигсберга и пели хором. Знаешь, у курсантов Школы подводников был особый патруль, его называли «Ловцы шляп». Если какой турист здесь, в парке, перепьёт так, что роняет шляпу в тарелку, эти патрульные брали его под руки и вели на пристань, иначе бедолага может пропустить обратный пароход в Кёнигсберг… Что мы наделали, Вольди?

* * *

В этой вязкой, глухой и бесконечной скуке ожидания даже чурбан вроде старого Грегора Людерса мог сойти за достойного собеседника.

– Пейте, Людерс. – Кох щедро налил коньяк в кружку Людерса. – Забудьте про чины. Я ведь тоже простой солдат, как и вы.

Но Людерс не мог преодолеть себя. Пятнадцать лет он видел господина Коха только на трибунах или в газетах. Кто он, лоцман, и кто гауляйтер!

– Вы думаете, я родился сразу «золотым фазаном»? – пьяно усмехнулся Кох. «Золотыми фазанами» называли высших партийных деятелей. – Нет, дружище. Первую мировую я провёл в окопах на Восточном фронте, кормил вшей, как и все. Там, под Барановичами, я познакомился с Папой Шмитцем. Вы напоминаете мне его, Людерс. До войны Папа Шмитц был шахтёром. Он и указал мне путь к национал-социализму… А сам остался под Барановичами.

В бункере царила застойная и мёртвая, как сточные воды, тишина. В ней без следа растворился отдалённый шум дизель-генератора. Лампочка мигала вполнакала. Фюрер смотрел с портрета на стене, будто с того света.

– Фон Дитц мог предать? – спросил Кох то ли у фюрера, то ли у Людерса.

Людерс чувствовал свою вину, ведь фон Дитц ушёл за его племянницей.

– Добраться от моего дома до входа в катакомбы – задача сложная, – рассудительно заметил Людерс. – Город полон русских. Возможно, господину фон Дитцу пришлось укрываться, чтобы дождаться следующей ночи. Пока вам не стоит беспокоиться, господин Кох.

Гауляйтер полез за пазуху, вытащил смятый листок и положил его на стол перед Людерсом. На листке были написаны географические координаты.

– Это точка рандеву. Вы сможете привести туда «морскую собаку»?

– Конечно, господин гауляйтер. Я плохо разбираюсь в управлении лодкой, но хорошо – в навигации. Я же лоцман.

Кох убрал листочек и снова взялся за бутылку.

Людерс не посмел заметить, что уже хватит пить, и молча всматривался в лицо гауляйтера: полгода назад за этим человеком стояли партия, армия и вся Восточная Пруссия, а сейчас они вдвоём – у гауляйтера больше никого нет. Но кто здесь на кого надеется? Гауляйтер на лоцмана или лоцман на гауляйтера?

Господин Кох всегда казался Людерсу образцом воина и патриота. Когда русские полчища преодолели границу Восточной Пруссии, только гауляйтер противился эвакуации жителей. Никто его не понимал. Обыватели шептали, что гауляйтер – злодей, но Людерс соглашался с Кохом: немцы не должны уходить со своей земли. Побежит население – отступит вермахт. Так и вышло.

Людерс видел, что такое эвакуация. В феврале русские прижали немцев к берегу залива Фриш-Гаф. Адские «катюши» поливали огнём замок Бальгу. В ответ с Балтики по русским били орудия крейсеров. Моторизованная дивизия «Великая Германия», гордость вермахта, держала оборону и не сдавалась, потому что за спинами солдат по льду залива на косу Фрише Нерунг брели и брели сотни тысяч беженцев. Они усыпали белый лёд как чёрная крупа. Они погибали под русскими бомбами, тонули в полыньях и замерзали насмерть. Через залив протянулась жуткая полоса из трупов. Это и была эвакуация.