Книга Нелёгкое дело укротить миллионера - Диана Билык
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ты не мусор! – он вскрикивает. Медсестричка, что пробегает мимо, косится на нас, но ничего не говорит.
– Ах, да, – меня немного мутит, но я все равно вызверяюсь: – Я шалава, стерва, мразь, тварь. Кто там еще? Облезлая мышь, точно! –
Дверь в кабинет УЗИ открывается, меня приглашают войти, но Руслан хватает меня за локоть и тянет к себе.
– Я люблю тебя. Люблю. Услышь меня, Агата. Не отца, который думал, что это невозможно, не того меня, кто был там, в прошлом, а меня! – он оглядывается и показывает пальцем врачу «одну минуту», снова обращается ко мне: – Ты для меня любимая. Моя. Я все равно буду рядом. Добровольно или нет, тебе решать. Я очень хочу пройти с тобой этот путь, пожалуйста, Агата. Позволь.
Я колебаюсь. Черная тьма предчувствия душит, крутит, и я решаюсь дать Руслану шанс, потому что боюсь сама ступать дальше.
– Но твой отец не признает его, – напоминаю очевидное.
– Думаешь, что меня это волнует? Я папаньке в морду дал при последней встрече, а его шавки за это избили меня до полусмерти. Не думаю, что мы будем поддерживать родственные связи.
– Это они тебя так? – я не успеваю осознать, как ладонь оказывается на его щеке, а Руслан немного наклоняется, чтобы я не тянулась.
– Заживет, – шепчет. – Ты только не гони меня. Я буду стараться стать лучше.
– Идем, – тяну его за руку за собой, умалчивая мысли, что он и так лучший.
Кушетка темно-синяя, и мне не хочется ложится, что-то не дает, что-то будто говорит мне, что ничего хорошего меня на этом месте не ждет, но сияющие радостью глаза Руслана придают мне смелости.
А потом что-то идет не так. Врач говорит тихо, уравновешено, водит датчиком по животу, на экране передо мной малыш, но… Что-то. Не. Так!
– Так бывает, – говорит узист в который раз. – Мы выпишем направление в столицу, там генетический центр, лучшее оборудование. Проверите, а дальше будете думать…
– О чем? – у меня немеют губы, все тело колотит от перенапряжения.
Руслан поднимается со стула, смотрит на экран потемневшим взглядом, потом на врачей, спрашивает еле слышно:
– Это проходит?
– Мы не знаем, – молоденькая врач смотрит на нас жалостливо, со знанием дела договаривает: – Шейная гигрома больше восьми миллиметров, отеки по спине, вода в легких. У плода тахикардия, нормально не просматривается сердце… другие органы.
Коршунов нервно вытирает губы ладонью, а потом внезапно уходит куда-то в темень кабинета, встает в угол, я слыша его сдавленные всхлипы. Я не плачу, не знаю, почему. Наверное, не до конца понимаю, что происходит. Какая-то надежда теплится, горит в груди.
– Вы можете одеваться, Агата, – подсказывает врач.
А я не могу. Все тело, будто камень. До меня доходит смысл озвученных слов, он вкатывается в душу валунами, сминающими веру в светлое и прекрасное. С моим малышом что-то не так. Он же крошечный. Беззащитный. По-че-му?
Пересаживаюсь с кушетки на стул, едва держась на ногах, едва не крича от истерики. Меня болтает от бури чувств, от безысходности. И когда шторм мыслей почти затягивает на дно безнадеги, моих рук касается тепло.
– Мы проверим, слышишь? Агата, мы проверим, – Рус сидит на корточках рядом, его глаза блестят от слез. – Держись, мышка. Я буду рядом.
Киваю, говорить не могу, трясет безудержно.
Трясет меня и позже, когда мы приезжаем в другой город, добираемся до центра, и нам повторяют диагноз.
Следующие сутки я мало что помню. Все зациклилось в один сплошной кошмар.
«Активность плода слабая».
«Левое предсердие сужено».
«Левая вена… не просматривается».
«Агата, прокол покажет, куда двигаться дальше. Есть ли у плода шансы, нет ли хромосомных поломок».
«Я должна вас предупредить. Малышу сейчас очень плохо. Он болен. И эта процедура будет для него большим стрессом. Готовьтесь к любому исходу».
И я готовлюсь.
Руслан уезжает домой, собрать деньги на лечение, меня оставляют в больнице. После биопсии лежу в палате и молюсь. Молюсь, чтобы мне не пришлось идти за черту и снова делать выбор. Я не смогу убить своего ребенка, даже если он болен, пойду до конца. Я буду любить его любым: особенным, главное, живым.
Со мной в палате девочки, одна на двадцатой неделе, вторая на четырнадцатой. У обеих подозрение на синдром дауна.
Перед сном мы кушаем бананы и орехи, даже шутим, но у каждой своя беда, каждая смотрит куда-то в пространство и верит, что несчастье обойдет стороной.
Верить – это правильно. Иначе зачем жить?
Ночью просыпаюсь от странного-тягучего ощущения пустоты. Глажу живот и шепчу:
– Я буду ждать тебя всегда, буду любить тебя бесконечно… Ты только борись.
Долго не могу уснуть, все кажется, что повернусь и сделаю ребенку плохо. Так и лежу бревном до самого рассвета, а потом стою у окна и пялюсь на кровавый горизонт.
Через час нас вызывают с девочками на контрольное УЗИ.
– Миронова Агата, заходите, – врач, та, что вчера ставила мне диагноз, приглашает в кабинет.
Я ложусь, проходит несколько долгих секунд, и я слышу будто из-под стекла:
– То, что я и говорила… Мне жаль...
Я сажусь и беззвучно кричу в сложенные ладони. Я не могу понять, что чувствую. Просто больно, и все.
В коридор выхожу, шатаясь. Девочка из очереди на УЗИ, незнакомая прохожая, подходит ко мне, обнимает и шепчет на ухо:
– Не плачь, держись. У тебя все будет хорошо.
Что-то отвечаю, ползу в палату и там набираю Руслана.
– Как ты? – слышу его мягкий голос, и с надрывом отвечаю:
– Умер плод.
Слышу три коротких гудка, и могильная тишина вбивается в грудь, словно копье. Бросил трубку? Он бросил трубку!
– Я к отцу, – врываясь в офис, отодвигаю охранника. Готов драться, но добраться до Коршуна.
– Пропустите, – он выходит сам. Открывает дверь кабинета и пропускает меня внутрь. – Хорошо, что ты осознал.
– Нет. Я пришел к тебе за помощью. Мне нужны деньги. Ты заблокировал все счета, ты забрал у меня дом, офис. Все сделал, чтобы на колени поставить, но я встану, не гордый. Папа, помоги. Агата беременна, с ребенком что-то не так, нам нужны деньги.
– Я же тебе не отец, – он восседает на свое место, как царь, раскачивается на кожаном кресле.
– Я отработаю. Все сделаю. Только помоги.
– Брось ее, – ухмыляется, неприятно трет пальцы перед собой.
– Зачем ты меня об этом просишь? Почему ты ее так ненавидишь?
