Книга Горе мертвого короля - Жан-Клод Мурлева

Часто они отправлялись вдвоем исследовать деревню-призрак, заходили в покинутые дома, искали что-нибудь, недостающее в их хозяйстве: кастрюлю, подушку, простыню, свечку, кусок мыла. Но они брали эти вещи не как мародеры. В каждом доме они старались представить себе, какие люди тут жили, как они разговаривали между собой, любили друг друга. Счастливы ли они были. Что с ними теперь сталось.

Случалось, им попадалась какая-нибудь детская одежка или игрушка, сработанная чьим-то отцом или чьей-то бабушкой: деревянная лошадка с тележкой, тряпичная кукла…

Самой драгоценной находкой была школьная тетрадь с карандашом. Теперь можно было записывать слова на двух языках, заучивать их и учиться применять. Это стало их излюбленным занятием. Они исписывали страницу за страницей, проводили над импровизированным словарем все свободное время.

«Daak» означало, разумеется, «сумасшедший» — первое их слово! Kiét — «маленький», «bastoul» — большой, «boogt» — «сани», «boldye» — «кровь». «Tenni» означало «держи!». «Есть» — «dietdin», но «ешьте!» — «dietdé!», а «ешь!» — «dietdi!». «Boreït» означало «там», а «boratch» — «здесь». «Skaya» — «вода», «firtzet» — «огонь». «Мой» — «meyit», и «моя» — тоже «meyit». Зато глагол «идти» (куда-то) существовал в двух вариантах: «balestdin», если идти один раз, и «kreïdin» — если несколько. «Batyoute!» всегда означало «наплевать!».

Лия научила Алекса самым важным, по ее мнению, словам: «otcheti tyin» — «мир тебе», или «otcheti ots» — «мир вам», если обращаешься к нескольким людям, и полагающемуся при этом обращении жесту: поднять правую руку, не высоко, вот так, потом приложить к груди. После такого приветствия никто из наших не сделает тебе ничего дурного…

Некоторые вещи легко облекались в слова, а что-то никак не давалось. Как, например, сделать, чтобы Лия поняла простую, в сущности, фразу: «Мой друг Бальдр способен предсказывать будущее»? Никакие рисунки, никакая пантомима, никакие расхожие слова тут не помогали.

Иногда они уходили подальше, изучая окрестности деревни — разные участки леса или вершину холма, откуда видна была равнина, едва не ставшая им могилой. С высоты она просматривалась вдаль и вширь на все четыре стороны, белая и безмолвная, словно поджидающая их. «Идите же, идите сюда, — словно зазывала она, — вы же видите, не так уж я страшна, ведь вы живы, не так ли?»

Мысль еще раз помериться с ней силами, пустившись дальше в путь, пугала их. Второго шанса она им не даст. Чудо — а только чудом на них наткнулся Родион Липин — дважды не повторяется. Да и куда бы они пошли? Лия была беглой пленницей, а Алекс и того хуже — дезертиром. С другой стороны, и сидеть здесь им тоже не улыбалось.

Проходили дни, проходили недели.

Ничего не происходило, ничего не случалось, и, хотя то, что они вместе и любят друг друга, все время оставалось чудом, они порой ощущали какую-то пустоту, чуть ли не тоску.

Странно было не иметь никаких вестей из внешнего мира — ни о людях, ни о ходе войны. Только безмолвие равнины, простирающейся внизу, да иногда шум ночного ветра в ближнем лесу. Жизнь состояла из мелких будничных дел: колоть дрова, ухаживать за лошадью, чинить сани, готовить еду, учить слова по тетрадке, вырезать из дерева шахматные фигурки.

А потом случилось вот что: мысль, которая преследовала Алекса неделями напролет, вновь дала о себе знать. С удвоенной силой. Она все ходила и ходила концентрическими кругами, по-прежнему неуловимая. Потом круги стали сужаться с каждым днем, а он все не мог ее ухватить. И наконец произошел прорыв: эта мысль внезапно ошарашила его, словно тень, метнувшаяся навстречу из темноты.

Дело было под вечер. Он колол дрова за домом, когда разгадка поразила его, как удар. Он замер на половине замаха и на пару секунд словно окаменел.

Мысль эту можно было выразить в немногих словах: страх ему внушал Родион Липин.

8

Африка

Родион Липин, широко шагая, направлялся к последней ловушке, поставленной в подлеске. В другие ничего не попалось, даже в ту, что внизу, на равнине, где ему случалось добывать кроликов.

С тех пор как несколько лет назад зрение у него стало слабеть, он перестал охотиться с ружьем. Повесил его на стену в своей спальной клети и занялся другой охотой, более тихой и жестокой. Ему это подходило. Он быстро вошел во вкус. Можно было вплотную, живьем видеть обезумевшего от страха пойманного зверька: лису, зайца, полевку… И решать их судьбу как вздумается: тебя отпущу, а тебя съем, а тебя просто убью… Чаще всего это было «убью», ха! ха! ха!

Девчонка знала толк в разделке дичи, умела и освежевать, и выпотрошить, и приготовить. Ясное дело, не за тем он выкопал ее из снега и привез к себе, эту барышню. Ясное дело, не за тем. Ха! Ха! Ха! Он-то имел в виду кое-что другое. Уж он бы ею полакомился получше, чем дичиной! Вот только как быть с тем, другим, с этим поганым иноземцем, который балаболит по-своему не пойми чего, а она на него смотрит как на Господа Бога!

— Если вы за ним не вернетесь, я вам всажу вот это в брюхо, — вон как она заявила, наставив на него ржавый мясницкий нож, — клянусь, всажу, и рука не дрогнет!

Едва оттаяв, она себя показала — сущая тигрица!

— На кой мне этот fetsat на мою задницу? Пускай себе подыхает! Не поеду! Лошадь моя, сани мои, как хочу, так и сделаю!

Но она и впрямь на него набросилась и пырнула в брюхо, вот фурия! До сих пор знак остался. А небось не была такая шустрая, когда он закинул ее в сани, как бревно, совсем закоченевшую. Он заметил тогда что-то темное на снегу перед самым лесом. Снег так и валил. Еще бы минута-другая, и ее бы совсем занесло. Он перевернул ее — посмотреть. И увидел. Ого, да какая красотка! Этакий кусочек стоит подобрать! А потом, под низом, он увидел того, в форменной шинели. Fetsat! Тьфу ты, пропасть! Он-то откуда взялся? И кто тогда она?

Только когда она очнулась и заговорила, он понял: она говорит на одном с ним языке! Она из местных! И путается с fetsat’ом! Вот шлюха!

Чем-то она напоминала ему Полину. Тоже чертовский норов. С той разницей, что Полина была страшная как смертный грех, и толстая, и от нее воняло. Когда они только поженились, тогда нет, не воняло. Поначалу-то была чистюля. Как же: раз в месяц мылась прямо вся целиком. Потом-то стало уж не то. Но Полина одна только и допускала его до себя в постели, ему выбирать не приходилось… Не то что аккордеонисту — на него, гада, все девки вешались. Зато и влепил же ему Родион в брюхо хороший заряд свинца, было дело! Впрочем, было ли? Вполне возможно, что да! Дай Бог памяти, от чего он помер-то, этот аккордеонист? Как-то все эти смерти путаются…

Ловушка сработала. В ней сидел горностай. Почуяв человека, зверушка отчаянно заметалась. Он чуть приоткрыл дверку — только-только просунуть руку. Жертва вырывалась, кусалась, царапалась, но ему это было нипочем. Он зажал зверушку в кулаке и заглянул ей в глаза. Привет, красотка! Потом свернул ей шею, словно переломил сухую ветку, и спрятал тушку за пазуху.