Книга Игра в молчанку - Эбби Гривз

– На втором этапе нашего знакомства мы должны побеседовать с людьми, которые согласились за вас поручиться. Вы представили нам адреса Эдит Карлисл, Джулии Ален и Франчески Хоббс… Все правильно?

Я кивнула. Конечно, я рисковала, добавив в список твою сестру, но мне почему-то казалось, что служащие бюро по усыновлению вряд ли будут из кожи вон лезть, стараясь дозвониться до человека, который живет в Австралии. Кроме того, вы с Франческой почти не общались, и я могла не бояться, что она выдаст меня тебе.

– …И нам все-таки нужно будет побеседовать с вашим супругом. – Марта протянула мне визитную карточку. – Пусть он позвонит нам, когда вернется, и мы договоримся о встрече.

На этом все закончилось, и они ушли. Чего я только не передумала за оставшееся до твоего возвращения время. Я потеряла счет бессонным ночам, во время которых гадала, как, ради всего святого, я смогу объяснить тебе, почему я решилась на подобный шаг и почему не посоветовалась с тобой. Процедура проверки будущих усыновителей, несомненно, шла полным ходом, а между тем твое согласие я подделала. Может, сказать тебе, что я хотела просто разведать обстановку? Но для этого я зашла слишком далеко. Сказать, что я хотела избавить тебя от бюрократических сложностей? Но какое это может иметь отношение к усыновлению ребенка, на которое ты не соглашался?

Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что в конечном итоге именно я удержала нас обоих от этого сомнительного шага. Ты, твое мнение было только предлогом. Да, на бумаге это выглядит ужасно (да и сказанное вслух не лучше), и все-таки я довольно быстро поняла, что хочу не просто ребенка, а нашего ребенка.

Я знаю, что бюро проверило наши рекомендации: и Джулс, и Эди позвонили мне, чтобы пожелать удачи. От твоей сестры не было ни слуху ни духу; мне, во всяком случае, она не звонила. Может, она позвонила тебе, Фрэнк? Но – нет, мое предательство было слишком серьезным, и ты, я думаю, все же сказал бы мне хоть несколько слов. Или – не сказал?.. Ты молчишь, Фрэнк, молчишь уже шестой месяц и в этой тишине я начинаю невольно сомневаться в том, что, как мне казалось, я знаю наверняка.

Надеюсь, сейчас ты рассердился, а не расстроился. Рассердить тебя всегда было нелегко – злился ты редко и как бы нехотя. Твоей первой реакцией всегда было огорчение, а это гораздо, гораздо хуже! Твой расстроенный вид действовал на меня сильнее, чем если бы ты орал или стучал кулаком по столу. Я не хотела сделать тебе больно, Фрэнк, поверь! Я просто пыталась объяснить, что значила для меня бездетность. Это было не мелкое неудобство, не чувство собственной неполноценности, не банальное желание знать, что кто-то когда-то принесет цветы на нашу могилу, а все это вместе. Все вместе и еще чуть-чуть сверху. Ребенок… Я была настолько полна мечтами о нем, что ничто другое в меня уже не помещалось.

Можешь ли ты меня понять, Фрэнк? Постарайся, пожалуйста, потому что это поможет тебе разобраться в том, что произошло потом.

4

За последние полгода у Фрэнка было много возможностей наблюдать за ходом времени, так что в конце концов он пришел к мысли, что оно скользит неслышно и незаметно, как черная кошка темной ночью. Дни рождения. Годовщины. Рождество. Другие праздники, во многом искусственные, выдуманные, нужные только «Холмарку» [23], за которыми Фрэнку никак не удавалось уследить. Незаметно кончался год, начинался другой – и снова по кругу.

И вот теперь он вынужден был вспоминать то, что было когда-то, что пролетело, просочилось сквозь пальцы вместе с давно прошедшими годами. Фрэнк знал, что он – далеко не самый наблюдательный из мужчин, да и его способность догадываться, чувствовать тоже оставляла желать лучшего. Бывало, Мэгги покупала новое платье и дефилировала в нем вверх и вниз по лестнице, ожидая, пока он заметит обнову. «Ты купила себе что-то новенькое? Тебе идет!» – говорил он после ее многократного многозначительного покашливания. Впрочем, платьем больше, платьем меньше – какая разница? – но это!!! Он, должно быть, ослеп, если не заметил, что происходит с Мэгги, что творится у него под самым носом.

Поднявшись с кровати, Фрэнк подошел к распахнутому окну. В доме, стоявшем чуть наискосок и напротив, забыли задвинуть шторы, и он разглядел на верхней площадке лестницы мужчину в растянутой футболке и клетчатых пижамных брюках, который пытался успокоить младенца, но тот все визжал и извивался у него в руках словно червяк, которого насаживают на крючок. Лицо мужчины выглядело усталым, но его упорство и терпение казались поразительными. На что мы готовы ради собственной плоти и крови? На все.

Усыновление – это, конечно, совсем другое. Как бы он относился к приемному сыну или дочери? Да так же, как он относился к Элли. Фрэнку, во всяком случае, хотелось в это верить.

А вот интересно было бы знать, снова спросил он себя, как повернулся бы разговор, если бы тогда Мэгги хватило смелости показать ему брошюры бюро усыновления вместо того, чтобы отправить их в мусорную корзину? Фрэнку нравилось думать, что его реакция была бы доброжелательной, быть может, он даже сумел бы выразить какой-никакой энтузиазм, но… Как бы он чувствовал себя на самом деле? В их маленькой семье Мэгги была не единственной, кто страшился неизвестности.

Электронные часы у него на запястье тихонько пискнули. Три часа ночи. Чего бы он только ни отдал за возможность начать с чистого листа! Впрочем, на самом деле Фрэнк мечтал сейчас только об одном – о том, чтобы снова оказаться в палате Мэгги. Как только ему разрешат вернуться, он расскажет ей все без виляния, без утайки – расскажет, почему он замолчал. Но потом?.. Что будет потом, Фрэнк не знал – в его плане никакой второй части не было.

Что их ждет? Откровенно говоря, Фрэнк не был уверен, что действительно хочет это знать, но остановиться уже не мог.

И он перевернул страницу.

Осталось 4 дня…

Не помню, говорила ли я тебе об этом или нет, но я поняла, что беременна, только когда подошла к концу восьмая неделя. Мне самой было уже под сорок, и мои «критические дни» давно перестали быть такими же удручающе регулярными, как в молодости. Да, я заметила, что стала быстрее уставать и к тому же пополнела, но меня это не насторожило. Разумеется, мне не нравилось мое раздавшееся лицо, не нравились внезапные головные боли и надоедливая ломота в пояснице, которая не проходила несмотря на все мази и притирания, но я списывала это на возраст. И даже когда одна из наших сестер-практиканток, которой я пожаловалась на боль, полушутя спросила, уж не беременна ли я, меня это только разозлило. Вот еще, подумала я, молоко на губах не обсохло, а уже ставит диагноз начальству!

Со времени визита Марты и Мэри прошло около трех лет. После их ухода я подвергла себя безжалостному, трезвому самоанализу, и понемногу у меня в голове начал складываться образ будущего – нашего с тобой будущего – в котором не было места для ребенка. С удивлением я обнаружила, что это будущее даже может быть счастливым! С заявлением в органы усыновления я решила повременить и отправила Мэри очень вежливый мейл, в котором просила пока не давать ему хода. Должно быть, они там уже привыкли, что потенциальные родители внезапно меняют свое решение. Никакого шума они, во всяком случае, поднимать не стали, да и приостановить заявление оказалось гораздо проще, чем изначально привести в движение бюрократическую машину органов усыновления. В ответном мейле Мэри даже прислала мне свой прямой номер, чтобы я могла позвонить ей, если мне захочется что-то обсудить или посоветоваться.