Книга Знамя Победы - Борис Макаров

Чуть позже он, как и должно журналисту, проанализировал свое «видение» и не нашел в нем никакой мистики.

В такой комнате, на кровати с таким покрывалом лежал и умер его отец. С таким стулом отец пытался научиться ходить. Именно такой, тускло поблескивающий полировкой старый стол стоял рядом с кроватью отца. А маленькая женщина?.. Ну конечно, точно такой же была его мать. Мужчинам же всегда свойственно искать и находить в знакомых, любимых женщинах черты своих матерей. Кстати сказать, и его покойная жена, умершая, как говорится, в расцвете сил, тоже была похожа на мать…

…Он долго и напряженно думал над ответом на ее письмо.

Наигранно бодриться – успокаивать: «Все будет хорошо!» – не хотелось, да и, будучи человеком, вопреки расхожему мнению о лживости журналистов, остро-правдивым, не мог это делать. Выражать сочувствие, соболезнование – отнимать у нее последнюю надежду на выздоровление, настраивать на окончательное поражение. Выбрал нейтральную позицию. Написал о том, что ему не раз приходилось читать и слышать о людях, перенесших инсульт и продолжающих успешно работать и жить полноценной жизнью. В качестве примера привел судьбу академика Вильямса, который перенес инсульт в тридцатилетнем возрасте и, понимая, что это наверняка сократит продолжительность его жизни, решил не терять ни одного дня, ни одного часа – работать, работать и работать. И работал так, что получил звание академика. Прожил же Вильямс чуть не восемьдесят лет.

И на это письмо он получил ответ лишь во второй половине марта. Но теперь он был если и не спокоен, то собран и сдержан в проявлении своих чувств и настроения. Он полностью вернулся в границы прежнего бытия – быта, занятий, увлечений, отношений с людьми. И только в отношения с ней внес существенную поправку – стал писать письма, не дожидаясь ответа на предыдущие. В конце концов, эти письма были нужны прежде всего ему самому.

Чуточку расстроившись оттого, что не получил от нее привычного поздравления с Днем защитника Отечества, он поздравил ее с днем Восьмое марта.

Письмо, написанное ею в мартовские дни, – ответ на все его предыдущие письма и на поздравление, – несколько насторожило и обескуражило его. И пожалуй, скорее даже не содержанием – сухим, скомканным, похожим на рапорт: «…Спасибо… Все по-прежнему… Погода плохая… Выхожу на балкон… Как видите, еще могу писать… Речь не нарушена… Жду ваших писем…» а тем, что на страничке текста он нашел несколько орфографических ошибок. Раньше на трех-пяти страницах ее писем не встречалось даже ни одной пунктуационной.

…И опять – молчание… Ее долгое-долгое молчание… Но он уже начал привыкать к большим паузам между ее письмами. И если уж говорить откровенно, начистоту, теперь главными были не ее письма, главной была возможность писать ей, знать, что где-то есть человек, которому необходимо твое внимание. И осознание этого наполняло его жизнь значимостью, содержанием, делало ее более полноценной.

…В последних числах мая зацвела черемуха. Уходящая весна была холодной, и цветение ее задержалось. Но зато, как бывает всегда в таких случаях, особенно в Сибири черемуха наверстала упущенное за пару дней. Дождавшись своего часа, она мгновенно окуталась белым облаком цветов. Хрупкие, нежные, как инеевые блесточки, цветы разом покрыли длинные кисти и сделали их похожими (как и почему ему, старому и вроде бы не очень сентиментальному человеку, пришло такое сравнение)… на пряди ее волос. Впрочем, такие белоснежные пряди иногда при работе спадали на лоб его матери…

Закончив писать очередное письмо, он вышел на крыльцо. Цветущие ветки старой, много лет назад посаженной им черемухи задевали затылок. Ему вдруг захотелось, чтобы это белое благоухающее чудо, ну хотя бы крошечную частичку его, увидела и она – горожанка, такая далекая в своей комнатке, в которой она из-за болезни вынуждена проводить все свое время, от цветущих деревьев, трав, просыпающейся после зимней спячка земли.

Он аккуратно сорвал одну прядку черемухи, вложил ее в конверт с письмом.

…Ответ на это письмо он получил в конце августа.

В своем коротеньком письме она треть страницы отдала словам благодарности за его подарок.

«Ваш прекрасный подарок буквально поставил меня на ноги, – писала она. – Я никогда не получала ничего дороже. Вдохнув запах вашей черемухи, я почувствовала себя совсем молодой. Я поняла, осознала, что уже давно люблю Вас, люблю светлосолнечно, трепетно. Люблю навсегда. И я решила во имя любви победить болезнь. Я настояла, чтобы сын увез меня за город, на свою дачу. Свежий воздух, солнце, красота природы, а главное, моя любовь к Вам, воскресили меня. Я встала, теперь даже каждый день езжу на велосипеде. Проезжаю километра два-три. Но для меня и это рекорд.

Я уверена – выздоровею, окончательно выздоровею, и мы увидимся с Вами.

Я люблю Вас».

Письмо ошеломило его. Он растерялся и даже испугался. А вдруг… За многие годы он привык к жизни одинокого вдовца, научился обходиться без женской заботы, внимания, уж тем более – любви… А вдруг…

Одно дело – переписка, игра ума, легкое, едва, ощутимое щекотание нервов, приятное, можно сказать, творческое препровождение времени.

Другое… – «…и мы увидимся с Вами…» Ни разу не виданная им женщина с разговорами о любви, с объяснением в любви и даже с требованием любви, с убежденностью, что им надо встретиться, и уверенностью в неизбежности встречи…

…В этот раз он нарушил свое правило и целый месяц не отвечал на ее письмо.

Она поняла все.

И когда он все же написал ей что-то сумбурное, невразумительное – об их возрасте, своих привычках и болезнях, дурном характере, – она опять после долгого молчания ответила коротко, сухо, без всякого упоминания о своей любви:

«…Сын, будучи в командировке в Москве, нашел хорошую, денежную, престижную работу. Мы решили продать его и мою квартиры, его дачу, приложить кое-какие сбережения, купить в столице хотя бы однокомнатную квартирку и все вместе переехать туда.

Я считаю за счастье жить вместе с сыном, его семьей. Мы учитываем и то, что Москва есть Москва и врачи там… московские…

…И простите мне излишнюю эмоциональность того письма (Вы понимаете, о каком я говорю). Все это сделал Ваш подарок… Мне так давно не дарили цветы… Я бережно храню Вашу прядку черемухи. Засушила ее. И когда мне бывает грустно, плохо – достаю ее из альбома…

Она по-прежнему остается белой, как… мои волосы, и пахнет Вашими родными местами, хотя я никогда не была и теперь уж точно никогда не буду там.

Спасибо Вам за Ваше внимание, Вашу поддержку Вашу черемуху! Устроимся в Москве – напишу, сообщу адрес…»

Это письмо он получил осенью.

Прошли Новый год, Рождество… Ни письма, ни открытки…

Зимняя тишина и стужа окутали землю, давно погасили последние искорки накопленного ею тепла. Тихо и холодно стало у него на душе.

Нет-нет, он не одинок, не забыт. Пишут дети. Пишут внуки. И он пишет им. Но их письма не могут заменить письма ее. В письмах детей и внуков – забота о нем, беспокойство за него. В письмах ее – ожидание помощи от него, вечно женская необходимость в защите, поддержке, в тепле, любви…