Книга Смотри: прилетели ласточки - Яна Жемойтелите

– Ай, нет, ты слушай-слушай, че я еще-то вычитал, – дядя Вася обращался почему-то именно к Косте. – Волк плодится не в меру – это полбеды. Но ведь с ростом ихнего поголовья появляются оборотни, верволки по-русски. Это когда днем человек, а ночью – волк, и повадки волчьи. Вот мы сейчас сидим, а он, может, по поселку гуляет в людском обличье, вынюхивает, чей бы кровушки еще напиться.

– Да заткнись уже, дядя Вася! – взвился Костя. – Без тебя довольно брехни наелись. Верволк, твою мать! Я все же среднюю школу кончил.

– Ну вот ты свой аттестат оборотню в пасть-то и сунь, ежели встретится на дорожке. А я со своим неполным средним лучше ружьишко добуду и всыплю волчаре прямо в зад.

– Может, снова облаву устроим? – предложил Пекка.

– Был бы курятник директорский! – захохотали мужики. – Иначе кто нам выкатит водки?

На том и разошлись.

11

Снег, снег! В упоении лунной ночи не заметили, как углубились в чащобу, где филин ухал тяжело, будто заглатывая сердце. Там, в самой глуши, куда человеку лучше вовсе и не соваться, правил волчий закон, и тело Кроткой исполнилось нового огня – взамен прежнего жестокого озорства. Черный вел ее глухими тропами вкруг болота, и ели расступались сами, упреждая его резвый бег. Ни шевеленья, ни шороха в затаившемся лесу… Лапы их чуть отталкивались от стылой земли, волки бесшумно скользили по свежей пороше вперед и вперед, пока не достигли голой сопки, склоны которой покрывали лишь чахлые кустики; вершина, однако, роилась черной шевелящейся массой. Приблизившись, Кроткая поняла, что это огромная стая сбежавшихся со всей округи волков. Да, почитай, набиралось их и поболе: не могли же окрестности Хаапасуо укрывать столько зверья. Были среди них матерые самцы, прыткие переярки и почтенные волчицы. И все же статью и мастью своей выдавался среди прочих спутник ее – Черный волк, при появлении которого случилось немалое смущение.

Черный немедля выступил вперед, а волки уселись вкруг него, образовав плотное кольцо, так что оказался он один за председателя волчьего сборища. И вот установилась тишина ожидания. Обведя глазами лесное сообщество, Черный поднял морду к небесам и протяжно, гладко завыл, вытягивая высокую ноту. Где-то через минуту некоторые голоса подстроились к пению. Гортанно голосили самцы, подвывали волчицы, отрывисто брехали переярки. Луна, торовато сочившаяся светом, внимала пению, и небо подступило к земле, напоенное волчьей тоской. Кроткая пританцовывала в нетерпении, насилу унимая звуки, клокотавшие в горле. Наконец мощная волна голоса прорвала натугу гортани и истекла сочным густым звуком, натянув все тулово ее сходно струне. Кроткая пела небесам, слившись с волчьим хором, и с этого часа она не принадлежала более человечьему стаду, но была частью войска лесного.

Окаем прояснел. До зари было еще далеко, просто чуть разжижилась мгла. Однако пора было возвращаться, и Кроткая пустилась в попятный путь, повинуясь только одному чутью. И верно: вскоре в потоке ветра проступили запахи поселка, а там и лес поредел, отворив вид на пустырь. Скорей, скорей, покуда не заголосил петух и не рассеялись чары ночи. Сильные волчьи лапы несли Кроткую к ее человечьей обители. Над головой, в раскинутой пустыне неба, прорастали колючие огоньки планет. Красный Марс обозначился прямо над поселком, там, откуда вот-вот должно было пробиться солнце, земля двигалась навстречу ему, ни на минуту не замедляя ход, выверенный Богом. И только Кроткая, одна во всей вселенной, не поспевала за током событий обыкновенного утра.

Остаток пути бежала она, высунув язык, и всякий вдох отдавался болью в груди. Воздух поселка насыщен был теплыми запахами живой шевелящейся плоти, едким дымкой комбината и чем-то еще, что в иной момент насторожило бы волчьи глаза и уши, но теперь этот привкус пороха и железа в ветре слился с общим человечьим духом, царящим в поселке. Она почти достигла скалы, на которой стоял ее дневной, человечий, дом, и, царапая подушечки лап, уже взбиралась по каменистому склону – как яркий хлопок выстрела разорвал утро и жгучая оса впилась в лапу, заставив Кроткую скатиться кубарем вниз, в заросли шиповники. В тот же миг петушиный крик провозгласил пришествие утра, и волчья шкура спала с плеч Катерины.

Приняв человечий облик, Катерина быстренько, насколько дозволяла раненая икра, отползла в самые кущи, надеясь переждать или… что еще теперь можно было поделать? Она слышала, как рыщет охотник по склону скалы, пытаясь разглядеть в сумерках ее – подстреленную волчицу.

12

Дядя Вася обнаружил Катерину, когда уже почти рассвело – по кровавому следу, тащившемуся за ней. Хотя она не успела далеко уйти, а только чуть взобралась по тропинке к дому, – гонимая утренним заморозком, в одной сорочке и валенках, закутанная в шкуру. Она говорила что-то про волка, напавшего на нее, едва она вышла из дому набрать сухих веток на растопку…

Дядя Вася свистнул Костю, и так, вдвоем, завели они ее в дом. Икра у Катерины прокушена была насквозь и обильно сочилась кровью. Сразу послали за фельдшером. Катерина тихо стонала, не желая отвечать ни на какие расспросы, также не хотела она объяснять, какого черта понесло ее с самого ранья за сухостоем, когда возле печки полно щепы.

Прибыл фельдшер, молодой парнишка, только по осени приступивший к работе, потому не пропитавшийся еще безразличием к поселковым бедам, где каждые выходные случалась пьяная поножовщина. Едва увидав распоротую икру, фельдшер определил:

– Это же огнестрельное ранение!

Но Катерина яро замотала головой, едва шевеля бледными запекшимися губами: «Волк, волк».

Дядя Вася, ощущавший свое крайне незавидное положение вследствие происшествия, знай твердил:

– В волка я стрелял! В волка!

Фельдшер молча обработал рану, исколол Катерину инъекциями против столбняка и бешенства, потом в молчании же быстренько собрал инструмент и удалился. Катерина, отвернувшись к стенке, затихла.

Дядя Вася, перекурив на прощание с Костей, завел было разговор весьма доверительный:

– Ты, Коська, думай про меня че хошь, а только влепил-таки я волчице в задницу из ружья! Это точно. А Катерины твоей и близко не было, я ж покуда без очков обхожусь. Ну, бывай! – он попытался попрощаться за руку, но Костя руки нарочито не подал.

– Чем на меня дуться, лучше за бабой своей пригляди! – постращал дядя Вася. – Народ у нас в массе своей суеверный…

– Попридержи язык! – Костя отрезал зло. – А то мне недолго телегу в милицию накатать. Расстрелялся, твою мать!

Плюнув, дядя Вася заковылял прочь.

Воротившись к Катерине, которая так и лежала, отвернувшись к стенке лицом, Костя грубо схватил ее за плечо, рывком развернул к себе:

– Ну, может, теперь скажешь, че за хахаль тебя в кустах поджидал? Это ж надо: по снегу в сорочке шастать, во прижало!

Катерина ответила безучастно, вяло:

– Кто ты мне – отчитываться перед тобой?

– Я тебе законный муж! – Костя закричал и, верно, тут бы ее ударил, да спохватился, что она калечна. – Ну, лежи пока, сука! Зализывай рану.