Книга Последняя Ева - Анна Берсенева

Но Лев Александрович смотрел так доброжелательно, с таким неподдельным интересом, что она заколебалась.

– Я не знаю… – проговорила она. – Дело в том, что я ногу недавно подвернула, и она уже побаливать начала…

– А я на машине, – тут же сказал Горейно. – И с удовольствием доставлю вас прямо к вашему подъезду! Пойдемте, Ева, а?

– О, у Левки авто – что надо! – крутнул головой дядя Рудик. – Не «запор» занюханный. Но тут уж я не завидую, – добавил он. – Это чтоб над водкой сидеть как истукан – мерси вам в шляпу! – Он смешно изобразил ртом какой-то пукающий звук. – Уж лучше на метро как-нибудь или пешочком…

– Что ж, уговорили, Лев Александрович! – засмеялась Ева. – Пойдемте в Лавку.

Уговорить ее на такое дело было совсем нетрудно, особенно сейчас. Еве не хотелось сразу идти домой, она была взволнована разговором с Денисом и должна была успокоиться. А весь облик Льва Александровича как раз и располагал к спокойствию, это она сразу почувствовала.

– Прошу. – Он согнул руку бубликом, предлагая Еве опереться на нее. – Вы же сказали, у вас нога болит?

– Лева, Лева! – вдруг словно вспомнил что-то дядя Рудик. – Погоди… Я тут… Вернусь-ка я, пожалуй, в буфет, раз ты с Еванжелиной в Лавку идешь. – Голос у него стал слегка заискивающим. – Ты это… Не займешь на недельку… сколько-нибудь?

– Конечно, займу, Рудик, – кивнул Горейно, доставая бумажник из-за пазухи черного кашемирового пальто. – Хватит?

– Вопрос! – воскликнул повеселевший Рудик, молниеносным жестом опуская в карман деньги. – Только на недельку, старик, не больше!

– Конечно, на недельку, – кивнул Лев Александрович, и Ева увидела, как он едва заметно улыбнулся – впрочем, для Рудика и совсем незаметно. – Рад был тебя встретить в прежнем здравии. Хорошего вечера!

Ей понравилось, что он дал Рудику деньги так просто, без лишних слов и явно стараясь его не унизить. Даже жест, которым он спрятал бумажник в карман, был изящным и спокойным – впрочем, как и все остальные его жесты.

Ева взяла Льва Александровича под руку, и они пошли ко входу в Писательскую лавку, который находился в двух шагах от них.

– Нас сюда бабушка водила в детстве, – сказала Ева, входя в магазин. – С Юрой, с братом. Я, знаете, теперь понимаю, – улыбнулась она, – что бабушка вообще-то не большая книгоманка была. Но она очень в центре событий любила быть, а Лавка, говорила, место центровое. Она ведь кинокритик была, от литературного мира после дедушкиной смерти отошла, а здесь разговаривала со всеми, старых знакомых встречала – в общем, хорошо себя чувствовала. А покупала всегда только детские книжки, для нас.

Они поднялись по крутой и узкой железной лесенке на второй этаж – туда, где, собственно, и располагалась Писательская лавка. Ева вдруг поймала себя на совершенно детском ощущении. Вот точно так же они взбирались сюда с Юрой, когда были маленькие. Бабушка требовала, чтобы они непременно шли впереди нее, потому что на этой дурацкой лестнице можно убиться, а они с Юрой спорили, кому подниматься первым, и Еве казалось тогда, что она сейчас попадет на какой-то андерсеновский чердак…

– Чему вы улыбаетесь, Ева? – спросил Лев Александрович.

– Да так… Детские воспоминания, – ответила она. – На нас с Юрой вечно здешняя продавщица смотрела как на личных врагов. Она только по писательским билетам пропускала, а детей, по-моему, вообще терпеть не могла. Требовала, чтобы мы ждали у входа, а бабушка на нее бросала такой королевский взгляд и говорила: «Дети, идите за мной!»

Ева снова улыбнулась, вспомнив, как Юрка злился и ни за что не хотел проходить «из милости», и в самом деле норовил остаться за барьером, обозначенным бархатным канатом. А она послушно шла за бабушкой Эмилией, потому что любила бродить среди книг и потому что была уверена: как та говорит, так, значит, и есть, так и надо делать. К тому же Ева, в отличие от Юры, всегда немного побаивалась бабушку Эмилию.

К ее несказанному удивлению, продавщица в Лавке была та самая – худая, в металлических очках, с сухими чертами узкого лица и стальным голосом! Ева сразу узнала ее, и ей показалось даже, что та не очень-то и изменилась. Хотя сколько же лет прошло?..

Лев Александрович улыбнулся продавщице, и, к Евиному еще большему удивлению, та растянула губы в подобии приветливой улыбки.

– Здравствуйте, Валечка! – сказал Горейно. – Рад вас видеть в прежнем здравии.

– А вас давно не видно было, Лев Александрович! – ответила она. – В отъезде были?

– Да, в Европе, – кивнул Горейно. – Днями вернулся. Что новенького, Валечка?

– Да что теперь новенького? – брезгливо пожала плечами продавщица. – Теперь все больше макулатуру издают, приличные издательства разорились. Что есть – все вот оно, даже для знатоков оставить нечего! Да у них и денег-то нет теперь…

Ева уже ходила между стопками книг, которые не умещались на полках и лежали на полу, у стен. И раньше они точно так здесь лежали… Ева рассматривала книги рассеянно: снова вспомнился разговор с Денисом, и стало ни до чего.

– Ева, если обнаружите сборник русских романсов, скажите мне, хорошо? – окликнул ее Лев Александрович.

– Хорошо, – кивнула она.

Она рассматривала в основном стихи – брала в руки тонкие книжечки, пролистывала, взгляд скользил по строчкам, ни на одной не задерживаясь. Годы издания были все давние, и Ева была единственной из посетителей Лавки, кого интересовали эти сборнички…

Впрочем, и посетителей было немного. Бродили по маленькому залу какие-то чудаковатые личности, вид которых никак не наводил на мысль о «центровом» месте. Валентина сурово спрашивала у вновь входящих писательские билеты, но, видно, по привычке, потому что толпы, ломящейся в заветный магазин, как-то не наблюдалось.

Еве стало грустно, и, оставив в покое книжки, она отошла к прилавку у кассы, ожидая Горейно.

Она и сама не понимала, отчего ее вдруг охватила печаль в этом когда-то любимом, уютном магазинчике под самой крышей старого дома на Кузнецком Мосту. Конечно, разговор с Денисом… Но Ева чувствовала, что дело не только в разговоре. Эта Лавка, в которой, несмотря на обилие книг, так остро ощущалось запустение, стала печальным дополнением к разговору.

Была когда-то беленькая девочка с доверчивыми глазами, всеми любимая и всех любящая, читала хорошие книжки, бродила по этому загадочному чердаку, высматривая по углам Оле-Лукойе с волшебным зонтиком… И что? Как получилось, что все, что в ней было, что она чувствовала в себе, оказалось никому не нужным, тягостным, и поблекло постепенно, как блекнут с возрастом губы?.. И зачем тогда ей все это было дано, и что вообще дано – такое трепетное, никчемное, неуловимое?..

Горейно рассматривал книги весьма оживленно – рылся в стопках в дальнем углу, спрашивал о чем-то Валентину, залезал на стремянку, чтобы получше разглядеть, что стоит на верхних полках.

Наконец он отобрал внушительную пачку – Ева заметила, что сверху лежат последние тома собраний сочинений Гофмана и Бродского, – и тоже подошел к кассе. Ей вдруг стало неловко оттого, что сама она не проявила никакого интереса к книгам: очень уж бережно, даже как-то торжественно держал их Лев Александрович.