Книга Невеста Франкенштейна - Хилари Бэйли

Мне трудно было поверить, что она полюбила меня за жестокость. Я думал, за этой улыбкой скрывается обман и она лишь притворяется, что любит меня, так же как раньше притворялась послушной лишь для того, чтобы я ослабил контроль. «Если это так, — с опаской думал я, — то на этот раз она не собирается от меня убегать. На этот раз она намеревается меня убить». Я понимал, что она меня ненавидит, да и в моем отношении к ней стала появляться ненависть.

Из всей этой неразберихи стала четко вырисовываться лишь одна ясная мысль (не исключено, что появилась она из-за охватившего меня безумия): я должен опередить мою Еву, иначе она убьет меня. Необходимо покончить с этим страшным экспериментом по созданию человека и воскрешению из мертвых, и другого пути нет. Я должен покончить со всем разом и забыть о своей неудаче и позоре. Я пробыл на этом острове всего шесть месяцев, а ведь можно было просто вычеркнуть эти шесть месяцев из своей жизни, как мне тогда подумалось, и вернуться к жизни нормальной и естественной. Разве не может человек стереть из памяти годы своего падения и позора, годы ошибок и неудач, замести следы, оставить все в прошлом и вновь вернуться к честной жизни, восстановить былую репутацию в обществе, радоваться общению с друзьями и любить жену? Почему бы мне так не поступить? Что мне мешает? Неужели я всю оставшуюся жизнь должен буду думать о последствиях, об этих ужасных днях, когда я создал существа, предавшие своего создателя? Почему это, как гордо вопрошал я сам себя, мне должно вечно мучиться лишь из-за того, что я зашел так далеко в казавшихся невероятными научных изысканиях? (А сделанное мной, Джонатан, действительно казалось невероятным.) Кому принесу я вред, если просто-напросто забуду о своих созданиях? Это же не убийство. Да и они не люди — ни он, ни она. Как может быть человеком этот мужчина, которого я создал? Или женщина, которую я вернул из мертвых, спас, как некогда Орфей, вызволивший свою невесту из Аида? Я поступлю не хуже гончара, который, обнаружив, что у него получился горшок неподходящей формы или с неисправимым браком, разбивает его вдребезги.

Итак, я себя убедил — все было решено. Мы упаковали вещи и подожгли дом. Он сгорел вместе с женщиной, которую мы напоили снотворным и оставили запертой внутри. По крайней мере, так я думал.

Я стал ездить по разным местам, избегая цивилизованного мира, ибо испытывал потребность побыть какое-то время в одиночестве. Мой не привыкший к отдыху ум стал причиной того, что я начал изучать языки тех мест, которые я посещал. Со временем мне удалось немного успокоиться и, можно сказать, предать забвению свое прошлое. Какое-то время я жил среди алгонкинцев на севере Канады и изучал их языки и обычаи. Во время поездки в Нью-Йорк я познакомился со своей прекрасной женой Элизабет ван Дахлен. Я верил, по-настоящему верил, что искупил свое прошлое, что могу положить конец своему отшельничеству и создать новую, более счастливую жизнь.

Мы приехали жить в Англию. Здесь, в этом доме, родился мой ребенок, здесь я продолжил изучение языков — на этой почве мы и познакомились с тобой, Джонатан. Но как ужасно, что тот же самый интерес к языкам привел меня к сближению с Марией Клементи, и я снова встретил свою судьбу, уже не один год меня поджидавшую.

Неделю назад исполнился ровно год с тех пор, как я увидел ее. Произошло это в прошлом году, в конце зимы. Мы с женой были в опере. Помнишь ли ты, Джонатан, как Мария тогда, в полдень, на Чейни-Уолк пела «Помни меня»? Теперь тебе ясна будет ее ирония, ее издевка. Все дело в том, что в тот зимний вечер она пела партию Дидоны, бедной покинутой королевы из «Дидоны и Энея».

Поначалу я, как и все в зале, был очарован ее грацией и невероятной красотой ее голоса. У нее были теперь темные волосы, она была загримирована для выступления… Как я мог узнать в этой разодетой, всемирно известной, талантливой певице ту самую девушку, которая открыла свои серо-синие глаза навстречу моим и заулыбалась (это было тогда, в день ее второго рождения, или возрождения, которое я сотворил собственными руками)?!

И все же, по мере того как опера продолжалась, странное ощущение, что я встретил кого-то давно мне знакомого, постепенно овладевало мною. А вместе с ним появилось и болезненное желание приблизиться к Марии Клементи и понять, в чем дело. Жена моя сидела тогда рядом со мной в ложе. Но никогда ранее я не чувствовал себя так далеко от нее. И чем дольше слушал я оперу, тем сильнее разрасталось во мне желание. Оно становилось сильнее тех чувств, которые я испытывал до свадьбы к своей первой жене (а я любил ее, как сестру, ибо мы выросли вместе), или тех чувств, которые я испытывал в период ухаживаний за своей второй женой, которую также обожал, ибо именно она окончательно подняла надо мной завесу, отделявшую меня после событий, произошедших на Оркни, от нормальной жизни, и потому символизировала мое возвращение к естественному жизненному укладу. Силу моего чувства к Марии можно понять: я знал, что мы с ней родственные души, что нам никуда не деться друг от друга, как не уйти создателю от своего творения. Я был напуган. Конечно же, я был напуган тем чувством, что пробудила во мне эта актриса, однако желание мое было сильнее страха.

И только когда Мария подошла к рампе у края сцены, отвечая на восторженный прием публики, я узнал ее… Я ее узнал! Повзрослевшая на семь лет, с перекрашенными в темный цвет волосами, это все же была она, та самая женщина, которой я тогда на Оркни вернул жизнь. До этого я думал, что она мертва — погибла во время пожара. Но я понял, что она спаслась и стояла сейчас передо мной… Моя Мария, моя Ева… моя Мария Клементи.

Я с трудом заставил себя в тот вечер вернуться домой вместе с женой и притвориться, что все в порядке. Но всю ту ночь я не спал. Я понимал, что с наступлением утра мне необходимо будет приняться за осуществление своих планов. В первую очередь я должен встретиться с ней.

Я действовал осторожно и хитро, как отъявленный злодей. Подавив желание сразу же броситься на ее поиски, я в тот же день отправился в театр и разыскал Габриэля Мортимера. Я сказал ему, что занимаюсь изучением языков, и предъявил ему всевозможные свидетельства. Я сообщил ему, что мне известно о немоте Марии Клементи (весь Лондон говорил об этом) и что мне, возможно, удастся узнать причину ее недуга и, если получится, помочь ей восстановить голос. В этом был определенный риск, ибо я знал, что этот ее «импресарио» умело эксплуатировал молодых женщин, и немота Марии могла оказаться всего лишь сказочкой, выдуманной для привлечения публики. А коли так, Мария запросто могла обличить меня — если только помнила все, что было.

Трудно описать, какая ярость охватывала меня, когда я разговаривал с Мортимером. Этот человек каждый день находился рядом с женщиной, которую я любил, знал самые интимные подробности ее жизни и, как подсказывал мне мой разгоряченный мозг, вполне возможно, был ее любовником. Но я вынужден был подавить кипевшую во мне ненависть, так как Мортимер нужен мне был для того, чтобы подобраться к Марии. Я поинтересовался о ее прошлом и узнал, что ее нашли, когда она, босая, пела на улицах Дублина. Добрые люди взяли ее к себе и держали, чтобы она развлекала их своим пением. Затем Мортимер привез ее в Лондон. Он добавил, что, несмотря на тяжелое прошлое, она женщина хорошая и что теперь у нее есть очень достойная компаньонка.