Книга Конец парада. Каждому свое - Форд Мэдокс

— Попросите его подождать пять минут, — велел Титженс.

— Кто это? — спросила Сильвия.

— Один господин, — ответил Титженс. — Дай мне договорить. Я никогда не считал, что ты испортила ребенка. Ты учила его лгать во спасение. На вполне понятных папистских основаниях. Ничего не имею против папистов и против их лжи во спасение. Однажды ты велела ему подсунуть лягушку в ванную к Марчент. Я ничего не имею против того, чтобы мальчик подсовывал своей няне лягушек. Но Марчент — пожилая женщина, а наследник Гроби должен уважать всех пожилых дам, а уж старожил Гроби особенно... Ты, возможно, и не думала о том, что мальчик будет наследником Гроби...

— Если... если твой второй брат убит... А как же твой старший брат?.. — спросила Сильвия.

— У брата есть любовница-француженка, она живет рядом с Юстонским вокзалом. Они проводят вместе те дни, когда нет скачек, и так уже больше пятнадцати лет. Но она не соглашается выйти за него, а возраст у нее уже не детородный. Так что иных претендентов нет...

— То есть ты разрешаешь воспитать ребенка католиком? — уточнила Сильвия.

— Римским католиком... Научи его, пожалуйста, использовать в разговорах со мной именно это название, если мы еще когда-нибудь с ним увидимся...

— О, слава Богу за то, что Он смягчил твое сердце. Теперь беда отойдет от нашего дома.

Титженс покачал головой:

— Не думаю. Разве что от тебя. Очень может быть, что и от Гроби. Возможно, пришло время, когда поместьем снова должен управлять папист. Ты читала, что писал историк Спелден об «осквернении» Гроби?

— Да! — воскликнула Сильвия. — Самый первый Титженс, который пришел вместе с Вильгельмом Оранским, чудовищно обошелся с местными жителями-католиками...

— Таковы они, суровые голландские нравы, — проговорил Титженс. — Но давай-ка продолжим. Время еще есть, но его не слишком много... Мне нужно увидеться с тем господином.

— Так кто он? — спросила Сильвия.

Титженс собирался с мыслями.

— Моя дорогая, — начал он. — Можно тебя так назвать? Все же мы уже довольно давно враждуем, а речь идет о будущем нашего ребенка.

— Ты сказал, «нашего ребенка», а не просто «ребенка»...

— Прости меня за то, что поднимаю эту тему, — очень обеспокоенно проговорил Титженс. — Наверное, тебе больше нравится думать, что он — сын Дрейка. Это невозможно. Это было бы против самой природы... Я так обеднел, потому что... прости меня... Я потратил очень много денег на то, чтобы отслеживать ваши с Дрейком перемещения перед нашей свадьбой. И если тебе станет легче от новости о том...

— Станет, — сказала Сильвия. — Мне... Мне было ужасно неловко обсуждать этот вопрос со знающими людьми и даже с мамой... Мы, женщины, такие невежественные...

— Понимаю, — сказал Титженс. — Вероятно, даже от мыслей об этом становилось неловко. —Тут он замолчал, задумавшись, но вскоре продолжил: — Но это все не важно. Ребенок, рожденный в официальном браке, по закону принадлежит отцу, и если мужчина, считающий себя джентльменом, становится отцом, он обязан достойно принять последствия: супруга и дитя должны стать для него превыше всего остального, даже если ребенок чужой. Дети, рожденные и в худших условиях, чем наши, становились членами благородных семейств. А я полюбил малютку всем сердцем и душой в ту же минуту, когда его увидел. Может, в этом все дело, а может, я чересчур сентиментален... Так вот, пока я был здоров, я боролся с твоим влиянием, ибо оно было католическим. Но теперь я болен, и то проклятие, которому я подвергся, может перейти и на него.

Он замолчал, а потом добавил:

— «И должен я скрыться в лесу, изгой, одинокий странник!»... Самое главное — защити его от проклятия...

— О Кристофер, — проговорила Сильвия. — Это правда — я никогда не желала ребенку зла. И никогда не пожелаю. И Марчент будет при нем до конца своих дней. Ты только прикажи ей не препятствовать тому, чтобы он воспитывался католиком, и она не станет...

— Хорошо, — проговорил Титженс устало, но примирительно. — А ты попроси отца... Отца... Священника, который жил с нами две недели до рождения мальчика, чтобы тот его учил. Это лучший человек из всех, что я встречал, и один из умнейших. Мне будет спокойнее от мысли о том, что ребенок в его надежных руках...

Сильвия встала; ее глаза сверкали на бледном, мраморном лице.

— Отца Консетта, — сказала она, — повесили в тот же день, когда застрелили Кейсмента. Они не осмелились писать об этом в газетах, потому что он был священником, а все свидетели были из Ольстера... И после этого нам еще запрещают ругать войну!

Титженс медленно, по-стариковски покачал головой.

— Я тебе этого не запрещаю, — сказал он. — Говори все что вздумается. И не уходи...

Комната наполнилась голубоватым сумраком. Неуклюжая фигура Титженса возвышалась над стулом.

— В конце концов, может, Спелден и прав в своих рассуждениях об осквернении Гроби. Стоит только взглянуть на Титженсов. После самого первого лорда Титженса не было никого, кто обманом выгонял бы папистов с наших земель, однако многие Титженсы умерли от перелома шеи или остановки сердца... Как там говорится, «будь ты такая-то и такая-то, ты не избегнешь...». Чего?

— Клеветы! — с горечью вскричала Сильвия. — «Будь ты целомудренна, как лед... чиста, как снег...»[46]

— Да! Точно! — подхватил Титженс. — Говорю тебе, ни один из Титженсов не был человеком простым. Ни один! И погибал не просто так... Взять хотя бы моего несчастного отца...

— Не надо! — воскликнула Сильвия.

— Оба моих брата погибли в индийском полку в один день, на расстоянии меньше мили друг от друга. И на той же неделе не стало моей сестры — в море, далеко от них... Незаметные люди. Но некоторые любят таких, незаметных...

Телефонная Станция снова появилась в дверях. Титженс велел попросить лорда Порт Скато прийти к ним...

— Тебе, конечно, стоит знать детали, — проговорил он, — как матери наследника моего отца... Отец получил три сообщения в один день. Этого было достаточно, чтобы он умер от горя. Он прожил лишь месяц. Я видел его...

— Хватит! Хватит! Хватит! — пронзительно закричала Сильвия. Она схватилась за край камина, чтобы не упасть. — Твой отец умер от горя, потому что Рагглс, друг твоего брата, сказал ему, что ты — негодяй, живущий на женские деньги и обрюхативший дочь его старого друга...

— Ах, вот оно что! Да!.. Я что-то подобное подозревал. Я догадывался, правда. Надеюсь, теперь бедный старик знает, как оно на самом деле. Или не знает... Не важно.

II

Не раз отмечалось, что истинно английская привычка скрывать свои чувства ставит англичанина в крайне неудобное положение в моменты сильнейшего эмоционального напряжения. В менее значимых бытовых ситуациях он ведет себя очень сдержанно и невозмутимо, но при внезапных столкновениях с чем-либо помимо физической опасности он — почти наверняка! — взрывается. По крайней мере, так считал Кристофер Титженс, и потому он очень страшился разговора с лордом Порт Скато — он опасался за себя, ибо ему казалось, что он уже на грани.