Книга Николай II - Анри Труайя

Информированный своими агентами о подозрительных похождениях Распутина, Столыпин счел своим долгом предупредить об этом императора. Тот выслушал своего министра с холодком на лице, не соблаговолил прочесть его доклад и попросил его перейти к текущим вопросам. Полиция получила приказ приостановить надзор за «святым старцем». Получив от царя нахлобучку за аферу с Распутиным, Столыпин также почувствовал, что от него отвернулись большая часть депутатов – и от большинства, и от оппозиции. «Левые» ставили ему в упрек беспощадную борьбу с любыми поползновениями революции, «правые» – его «диктаторские» претензии и дерзновенность его реформ. Когда он предпринял попытку ввести систему земств в западных губерниях, Государственный совет, состоящий из кондовых монархистов, отверг этот проект. Задетый за живое, Столыпин подал царю прошение об отставке.[179] Проконсультировавшись со своей матушкой и Вел. князьями Николаем Михайловичем и Александром Михайловичем, государь не принял ее. Тогда Столыпин потребовал, ставя это условием своего пребывания на посту, наделения его полномочиями для временного роспуска Думы и возможностью воспользоваться этим перерывом в ее работе для обнародования закона, отвергнутого Государственным советом. Кроме того, Столыпин, резко охарактеризовав действия Дурново и Тренева, которые особенно противились принятию его проекта, «усердно просил» государя не только осудить эти действия, но и «подвергнуть взысканию, которое устранило бы возможность и для других становиться на ту же дорогу». Столыпин сказал, что «этим лицам» следовало бы уехать из Петербурга и на некоторое время прервать свою работу в Государственном совете. Скрепя сердце государь подписывает указ о перерыве сессии, а также повелевает Дурново и Треневу выехать из столицы и до конца года не посещать заседаний Государственного совета. В душе порицая своего премьера за то, что тот слишком много берет на себя, самодержец тем не менее не видел возможности для немедленного отрешения его от должности. Но Столыпин понимал, что его отставка недалека. И в самом деле все «правые» вплоть до «октябристов» осудили «антиконституционный маневр» Столыпина.[180] Получалось так, что, санкционировав действия премьера своею высочайшей подписью, Николай сам подорвал уважение к себе со стороны своих самых преданных сторонников. Он никогда не простит этому замечательному государственному мужу того, в какое неловкое положение попал по его вине. Столыпин понимал, что отставка его становится все более вероятной. «Положение мое пошатнулось, – говорил он товарищу министра внутренних дел П. Курлову, – и после отпуска, который я испросил себе до 1 октября, едва ли вернусь в Петербург председателем Совета министров».[181]

В конце августа в Киеве должно было состояться открытие памятника императору Александру II Освободителю в присутствии Николая II и высших представителей правительства. Столыпин прибыл в Киев 25 августа, за четыре дня до прибытия царской семьи. Тысячи признаков указывали на то, что опала его неминуема: придворные более не искали его общества, в его распоряжение не предоставили особого экипажа…

Древний город кишел полицией. Стиль работы охранных служб предусматривал использование двойных агентов для донесений о деятельности революционеров. Один из этих двойных агентов по фамилии Богров заверил власти, что в город просочились террористы, готовые к решительным действиям. Для того чтобы бравый агент мог наблюдать за ними и по возможности разоблачить, власти выдали ему билет в городской театр на торжественный спектакль 1 сентября 1911 года, где ожидалось высочайшее присутствие царя с дочерьми, двора и всех министров. «Пригласительные билеты в театр – именные, и никому передаваемы быть не могут… Форма одежды: для дам – белые или светло-серые вырезные туалеты, без шляп. Для кавалеров – белый форменный сюртук при орденах или фрак», – значилось в приглашении. Спектакль уже близился к концу, когда во время второго антракта, в 11 часов 30 минут вечера, к Столыпину, стоявшему перед первым рядом кресел, подошел одетый во фрак молодой человек и всадил в премьера две пули почти в упор. Столыпин пошатнулся; но, прежде чем опустился в кресло, повернулся к императорской ложе и осенил ее широким крестным знамением уцелевшей левой рукой – правая была прострелена. По свидетельству присутствовавшего при сем генерала Спиридовича, в возникшей суматохе покушавшийся попытался было смешаться с толпою и скрыться, но отважный генерал настиг его, нанес удар саблей – и был поражен, узнав в покушавшемся Богрова: он понял, что под маской тайного агента действовал предатель. Пока полицейские уводили Богрова, отбив от толпы, готовой растерзать его в клочья, оркестр, чтобы остановить панику, заиграл гимн. Бледный как полотно государь подошел к барьеру императорской ложи и стал у всех на виду, как бы показывая, что он – на месте, на своем посту. Публика возгласила: «Ура!»; приветствовав ее, он покинул театр, когда смолкли звуки оркестра. При виде такого спокойствия венценосца многие подумали: а сознавал ли он до конца, что произошло? Понимал ли он, какого блистательного советника лишился, осознавал ли, что и сам, может быть, чудом избежал гибели? В действительности же он более, чем прежде, положился на Бога. В виду страшных событий Николай мог бы остановить торжества. Но ему казалось, что он не имеет права изменять протокол: точно так же, как за пятнадцать лет до того он, несмотря на омрачившую его коронацию ходынскую катастрофу, отправился на бал к французскому послу, хотя по всей Москве стояли стон да слезы, он не придал должного значения убийству своего премьер-министра в переполненном театре. Гибель на его глазах Столыпина от рук злодея не показалась ему событием достаточно весомым, чтобы внести поправки в программу торжеств. И то сказать, он уже давно не находил общего языка с этим непримиримым государственным мужем. Скажем так: исчезновение его с политической сцены – оно, пожалуй, и к лучшему. На следующий день царь выехал из Киева для присутствия на больших военных маневрах в Чернигове.[182] В его отсутствие болящая царица пригласила Распутина, чтобы он пособил ей своими святыми словами. Вот что сказала она своим домочадцам: «Никакой страже не удалось уберечь Столыпина – и никакой страже не удастся уберечь императора. Только молитвами отца Григория, возносящимися ко престолу Всевышнего, можно ждать исцеления».

Появление Распутина не осталось незамеченным – и снова придворный мирок пустился в пересуды. 13 сентября Ея Превосходительство мадам Богданович записывает в своем дневнике: «Мельком слышала рассказ, что Распутин был у царицы в Киеве, был ею вызван из Петербурга. Боже! Это что-то умопомрачительное! Это поистине кошмарно, что творится вокруг бедного царя. Царь едет в Чернигов, в это время царица принимает Распутина и, того гляди, вызывала этого мужика для совета, как заместить Столыпина, убитого не кем иным, как охранкой. Разве это не кошмар? Прямо страшно! Вырубова – это большая сила… Утеривается престиж русской семьи, которая должна бы служить образцом добродетели для всех нас. Никогда у нас родство и кумовство не играли такой роли, как теперь».