Книга Резня в ночь на святого Варфоломея - Филипп Эрланже

— Я только что исполнила то, что Вы от меня потребовали, и дала приказ губернаторам провинций провозгласить, что все без исключения должны жить, следуя религии, которую исповедует король, мой сын.

Посол отвечал, что готов целовать ей руки и ноги. Карл IX вскоре подтвердил слова своей матери. Он провозгласил: «Во имя Господа! Да пойдет каждый к мессе». Эдикт санкционировал его волю.

Генрих де Гиз, пьяный от блаженства, рассказал госпоже де Немур о заседании Совета: «Король, вдохновленный свыше, не желая оставить ничего, что не согласно с христианской верой, твердо решился… полностью истребить и стереть все, что осталось от этой мятежной заразы». Сальвиати, в свою очередь, пишет: «Есть добрая надежда, что король изгонит из своих владений всех гугенотов». Здесь не имелось в виду повторение 24 августа. Вопрос стоял об организации убийства Вильгельма Оранского, о решительных действиях против Женевы.

Итак, Екатерина открыла карты. Захлестываемая материнским чувством, она поделилась с Эйамонте и Су-нигой своими матримониальными проектами. Увы, s-она была не в ладах с действительностью. После 1565 г. Филипп II и не воображал себе нового союза с Валуа. Франция и Испания оставались непримиримыми врагами.

Даже итальянские князья очень ловко вуалировали свои упреки и крайнее беспокойство:

«Испанцы поднимут голову и воспользуются случаем». Эта мысль, уже выраженная тосканцем Кавриана, устрашила Европу и отразилась в депешах большинства французских посланников: храбростью, с которой они осуждали резню, стоит восхищаться.

Дю Ферьер, представитель короля в Венеции, пылко негодовал, что «такими средствами пожелали нанести столь великий и явный ущерб герцогу Анжуйскому и столь основательно возвеличить короля Испании, что сегодня можно сказать, что он — единственный властитель Христианского мира, который повелевает всеми остальными».

Император Максимилиан, тесть Карла IX, считал, что совершившееся можно обернуть к выгоде его сына, кандидата на польский престол. Он сказал, между прочим, французскому послу Монморену:

— Король и королева-мать совершили нечто весьма скверное и вызывающее сильное неодобрение. Они это еще поймут.

Однако волей-неволей приходилось возвращаться к политике Франциска I. Истребитель еретиков в своем государстве, король Франции должен вне его границ заручиться их дружбой.

* * *

Без труда можно представить, какой шум поднимается в лютеранских княжествах Германии, дружественных Франции, и в протестантских кантонах Швейцарии, ее лучших союзников. Никто не может больше хоть сколько-нибудь верить слову христианнейшего короля. Карла IX называют «изменником, бессердечным злодеем», его представители подвергаются оскорблениям и угрозам. Адмирал вызывает страстное сочувствие народа, у всех на слуху жуткие сцены тех парижских дней.

Что касается принца Оранского, который недавно рассматривал возможность капитуляции герцога Альбы, то он оставляет «всякую надежду на людей» и ждет, когда полностью будет применен так называемый Бай-оннский план.

Но уже задействованы агенты королевы-матери, в частности Фрегоз, затем вступает в игру лично Рец. Осенью князья, крупные поставщики наемников, поговаривают, что придержат свое негодование, если Карл подкинет им две-три сотни тысяч экю. Весной 1573 г. Фрегоз, заверив их, что его властитель никогда не сблизится с папой и с Испанией, может гарантировать доброжелательный нейтралитет, если не старую преданность германских государств.

В этот миг Варфоломеевские события производят неожиданное действие: отзыв и опалу герцога Альбы, который вскорости будет заменен умеренным правителем, Рекесаном. Таков был результат тайных переговоров между королем Испании и Вильгельмом Оранским, наутро после трагедии. Но Молчаливый хорошо понимал, что лишь исчерпанность казны продиктовала такую позицию Филиппу. Он не замедлил опять обернуться к Франции и признать Карла IX защитником Голландии, в то время как Людовик Нассау, задушевный друг Ко-линьи, поддержал кандидатуру его погубителя на имперскую корону!

Правда и то, что Англия не пыталась возбуждать ни непримиримости, ни злопамятства.

* * *

Во время резни на глазах у английского посла убили двух его слуг и одного протестантского священника. Сам он оказался в опасности настолько, что герцог де Невер выставил стражу вокруг его дома. Во время первого же затишья он покидает эту резиденцию, так опасно расположенную — в предместье Сен-Жермен, — и бежит искать защиты… дона Диего де Суниги, живущего неподалеку. Именно здесь предложено убежище старому Брикемо, одному из подчиненных Колиньи, чудом спасшемуся.

26 августа Уолсингем послал благодарность королеве-матери за то, что его защитила, и расспрашивал ее о причинах Парижской заутрени. 1 сентября Лансак и Мовисьер, сопровождаемые двенадцатью гвардейцами, явились за ним, чтобы проводить в Лувр.

Карл IX заверил посла в своей преданности Елизавете, выразил надежду, что недавние события не заставят его в этом сомневаться. Он пообещал наказать убийц трех англичан. Екатерина, к которой после этого явился посол, сообщила о заговоре, который удалось пресечь. И гарантировала послу соблюдение Эдикта об Умиротворении. А на следующий день Мовисьер осведомился у него, не прервутся ли его хлопоты в пользу брака его государыни с Алансоном.

— Все, что я вижу, — ответил англичанин, — меня отнюдь не воодушевляет.

Эта реплика обеспечила ему вторую аудиенцию.

— Союз, который мы заключили, — сказала Екатерина, — это союз с Вашей королевой, а не с адмиралом. В чем наш промах?

Уолсингем, не владевший более собой, закричал, что Варфоломеевские события — это вызов протестантским монархам. Не произошла ли резня в силу существования Байоннской конвенции?

Госпожа Медичи, в свою очередь, потеряла хладнокровие:

— То, что Вы упомянули о Байонне, — одна из выдумок адмирала, чтобы натравить нас друг на друга… Будьте уверены, Ваша королева ему ничем не обязана.

Она показала завещание, найденное среди бумаг мертвого. Колиньи, как известно, рекомендовал королю соблюдать равную осторожность по отношению к испанцам и англичанам.

— В этом, сударыня, он проявил себя поистине верным слугой французской короны.

Флорентийка, смутившись, тут же оборвала спор и повела речь о браке д'Алансона. На что Уолсингем потребовал у нее подтвердить свою добрую волю соблюдать Эдикт об Умиротворении, а она ответила, что недавно открывшиеся происки не позволяют больше признавать право на существование реформированной веры.

— В любом случае, гугеноты получат столько же свободы, сколько католики в Англии.

— Наша королева не издавала такого эдикта, а если бы издала, то держала бы слово.

— Она свободна в своих поступках, как и мы в наших.

Уолсингем перешел к самой сути вопроса:

— Может ли Англия, в случае войны с Испанией, всегда рассчитывать на Францию?