Книга Загадка Кирова. Убийство, развязавшее сталинский террор - Осмунд Эгге

6 декабря Николаева допросили по поводу этого обращения. Однако снова его показания не имели ничего общего с убийством Кирова. В германском консульстве Николаев представился украинским литератором и попросил консула помочь ему связаться с иностранными журналистами. Он сказал ему, что после путешествия по Советскому Союзу в его распоряжении оказались материалы, которые он хотел бы передать иностранным журналистам для публикации в иностранной прессе. На это консул ответил, что Николаеву следует обратиться в германское посольство в Москве. Таким образом, его попытка контакта с германским консульством оказалась безуспешной. После этого Николаев пытался установить контакты с британским консульством, и снова неудачно[562].

В следующие недели его иностранные контакты были выяснены, но германское консульство больше не упоминалось. Хотя следователей и заинтересовал возможный «немецкий след», однако они сконцентрировали внимание на «латвийском следе». Одной из причин этого может быть желание не осложнять отношений с Германией[563].

В то же время выявление иностранных связей арестованных зиновьевцев представляется вполне уместным. А выбор Латвии выглядит достаточно убедительным. Обвинение консула такой маленькой страны, не играющей значительной роли в международных отношениях, не могло вызвать никаких осложнений в международных отношениях. Кроме того, у Мильды Драуле были латвийские корни. Утверждалось также, что у нее были дружеские отношения с женой латвийского консула[564].

Николаев «вспоминал» все больше и больше о своих встречах с латвийским консулом. В течение длительного времени он категорически отказывался принимать от него деньги. Только 20 декабря Николаев сказал, что после трех или четырех встреч в консульстве консул дал ему 5000 руб. Из этой суммы он передал Котолынову 4500 руб., остальные оставил себе. А несколько дней спустя он «получил деньги от консула для нужд подпольной работы». Он также просил консула «связать нашу группу с Троцким». При этом Николаев никак не мог вспомнить имя консула[565].

Котолынов упорно отрицал любые обвинения в связях с консулом: он никогда не встречался с какими-либо консулами и не получал от них никаких денег. Он называл показания Николаева по этому поводу «исключительной клеветой»[566].

Не было найдено никаких документов, которые связывали бы Троцкого с «консульским делом». Латвийский консул Георг Биссениекс отрицал какие-либо связи с Николаевым и Котолыновым; проверка архивов Министерства иностранных дел Латвии также ничего не выявила. Таким образом, нет никаких свидетельств таких «связей», и это «консульское дело» представляется маловероятным. Похоже, на Николаева оказывалось сильное давление с тем, чтобы он признавался в том, чего от него требовали следователи; все это выглядит полной фальсификацией.

Эта история вызвала определенное беспокойство в дипломатических кругах. Когда сведения о предполагаемых консульских связях Николаева появились в печати, имя Биссениекса не упоминалось. Совет иностранных консулов потребовал объяснений от советского правительства, которое было вынуждено назвать фамилию Биссениекса. После этого совет консулов не возражал против требований правительства об отзыве Биссениекса и выезде его из страны. Тем не менее советской общественности личность латвийского консула была раскрыта только через несколько лет, в марте 1938 г., во время последнего из трех больших московских показательных процессов[567].

Следствие в отношении родственников Николаева

Параллельно с допросами Николаева, шли допросы и его ближайших родственников: жены Мильды Драуле, сводного брата Петра, матери Николаева, а также сестры Мильды Драуле и ее мужа.

Мильда Драуле была допрошена в день убийства и еще раз 3 декабря. Помимо вопросов о связях с иностранцами следователей интересовала их семья, особенно Николаев, его повседневная жизнь и общее настроение. 9 декабря и в следующие дни она подвергалась повторным допросам[568]. Протоколы допросов свидетельствуют, что ее понуждали делать все новые и новые «признания». Во время допроса 3 декабря, когда ее попросили описать обстоятельства исключения Николаева из партии, она сказала, что его переполняло чувство глубокой неприязни, которое не переходило, однако, в антисоветские настроения. Она согласилась с тем, что видела осуждающие Сталина записи в дневнике Николаева, однако не придавала им особого значения. По ее словам, они были связаны с сумбурной манерой письма Николаева. Однако во время допроса 9 декабря она призналась, что не только Николаев проявлял антисоветские настроения, но она тоже разделяла его антисоветские взгляды. Первоначально его настроения просто беспокоили ее. Однако постепенно она полностью попала под влияние его речей и «не заметила, как он вырос в активного классового врага». На следующий день «антисоветские» настроения перешли в «террористические» — она сказала, что была знакома с террористическими взглядами Николаева, которые тот высказывал в особенно резкой форме. Он якобы заявлял, что необходимо физически наказывать партийных руководителей, упоминал при этом имена Сталина и Кирова. Днем позже она снова говорила, что знала о вредных политических воззрениях Николаева и связывала его с зиновьевской оппозицией. Среди прочих, «тесную связь» с Николаевым поддерживали, очевидно, Котолынов и Звездов. Она уточнила эту информацию днем позже и составила список зиновьевцев, с которыми был связан Николаев. Она также вовлекла в это дело своего деверя Романа Кулишера, мужа сестры Ольги Драуле.

Допрашивался также и сводный брат Николаева, Петр; первый раз он был допрошен 3 декабря. Случилось так, что он дезертировал из Красной армии и жил на полулегальном положении. Он признался в краже денег и оружия, однако отрицал, что знал что-то об убийстве Кирова — он даже не знал, кто именно убил его[569]. Тем не менее всего через два дня Агранов доложил: Петр дал показания, что якобы Николаев объявил себя врагом советской власти и имел контакты с общиной выходцев из Германии, проживавших в Ленинграде. Во время допроса 7 декабря он признался в своем участии в убийстве Кирова; в то же время он отказался отвечать на вопросы об этом участии или же на другие вопросы, связанные с убийством[570]. Еще несколько дней спустя он заявил, что они вместе с Николаевым ездили в Москву в 1932 г., чтобы убить Сталина. Он также подробно рассказал, что Николаев хотел совершить какой-нибудь крупный террористический акт, после чего перебраться за границу и помогать Троцкому в свержении советской власти. Это могло случиться только при условии нападения на Советский Союз иностранных капиталистических держав, и Николаев был готов содействовать им в этом[571].