Книга Агонизирующая столица. Как Петербург противостоял семи страшнейшим эпидемиям холеры - Дмитрий Шерих

Я жил тогда рядом с ордонансгаузом и видел множество несчастных, задержанных Бог весть за что. Я видел, как толпы народа отводили их туда избитых и окровавленных. Таким образом отведено и заарестовано было более 700 человек всякого звания, большею частью иностранцев и людей средних классов. Назначена была под председательством великого князя Михаила Павловича комиссия. Она должна была расследовать все дело и предать суду тех из арестованных, которые оказались бы виновными в возводимых на них преступлениях.

Подобное возбужденное состояние в среде необразованных классов, подозрение в отравлении народа и последствия его, уличные беспорядки, повторились почти во всей Европе во время холеры. В Петербурге это состояние усложнилось и приняло определенную форму от случайного совпадения эпидемии с польским мятежом. Знаменитый медик, гражданский генерал штаб-доктор С.Ф. Гаевский говорил мне, что такое волнение умов и расположение к насилиям, по его мнению, есть одно из отличительных свойств господствующей в холеру ауры (aura), наводящей на массы род временного умопомешательства. Кроме климатических и гигиенических условий, лучшим противодействием этой ауре служит распространенная в народных массах образованность. В подтверждение такого взгляда Гаевский сослался на пример Англии и Швеции, где холера не вызвала беспорядков.

Приведу здесь один известный мне факт, относящийся к изучению сущности эпидемии. Был в Петербурге некто барон Шабо (Chabot), пламенный почитатель доктрины Месмера. Он имел дом на Английской набережной и завел в нем сеансы животного магнетизма. Сам действовал как магнетизер и заручился ясновидящей, которая ему и собиравшимся у него больным и здоровым рассказывала разные чудеса вроде «1001-й ночи». Шабо был дружен с известным медиком (впоследствии лейб-медиком) Н.Ф. Арендтом, который, кажется, был отчасти месмерист. Шабо вызвался выведать через посредство своей ясновидящей, что такое холера и как ее лечить, для того чтобы результат сообщить доктору. Усыпив свою нимфу Эгерию, Шабо предложил ей означенный вопрос, и ясновидящая отвечала следующее: «Триста или более тому лет в восточной Индии два враждующих с собою племени дали друг другу генеральное сражение; с обеих сторон было по 100 000 или более воинов. Сражение продолжалось несколько дней, и после того на поле битвы осталось огромное количество убитых. Трупов никто не хоронил; в тамошнем жарком климате они скоро разложились, и продукты гниение человеческих тел глубоко пропитали землю. Со временем на приготовленной таким образом почве вырос большой тропический лес и в нем появилась неизвестная до того порода грибов. Местные жители употребляли их в пищу и от них заболевали также неизвестной болезнью. Это была холера-морбус и таково ее начало. Она сперва имела эндемический характер, а затем климатические условия превратили ее в эпидемическую».

Спрошенная о средствах против болезни, эгерия барона Шабо сказала, что самое действительное «есть употребление внутрь… продукта пищеварения, производимого обыкновенным зайцем». Тут она подробно предписала приемы лекарства. Все это, как важное для человечества открытие, с глубокой верой и торжественностью было передано магнетизером доктору.

Не знаю, почему Арендту понадобилось легенду о холере, рассказанную ясновидящей, иметь написанною по-французски. Он вообще не мастер был писать и потому обратился к моему семейству, с которым он и его жена, парижанка, как и моя, были очень дружны. Он упросил молодую дочь моей жены, Софию (теперь графиню д’O***), хорошо писавшую на материнском языке, изложить рассказ Шабо, говоря, быть может нарочно, что намерен представить его государю. Сделал ли это Арендт, не знаю; но мне известно, что предписанное сомнамбулой эксцентрическое, в фармакопее пропущенное лекарство, он пробовал давать больным и, разумеется, без всякого успеха.

Поражаемый страшным мором народ, несмотря на принятые меры, не переставал волноваться; и это при его невежестве было понятно. Но вот грустный факт: его нелепое убеждение, что «поляки отравляют», разделяли многие из числа образованного и даже ученого класса. Положение поляков в Петербурге было очень грустное: все они были заподозрены. Они перестали бывать в русских домах, заметив, что иные хозяйки, заваривая за общим столом чай, наблюдают за ними и ставят подальше от них сахарницу, сливки и печенья. Полякам небезопасно было ходить по улицам. Народ зорко наблюдал за домами, где жил кто-нибудь из них. Дом, бывший Мижуева, у Семеновского моста, где помещался статс-секретарь царства и где жили министр и почти все чиновники, был предметом особенного надзора со стороны народной толпы; она, казалось, ждала только предлога, чтобы ворваться в дом и разом покончить с «холерщиками». Министр, граф Грабовский, запретил своим чиновникам показываться на улицах иначе как в экипаже. Это продолжалось до тех пор, пока публике не стал известен результат дознаний, производимых следственной комиссией о лицах, заарестованных по подозрению в отравлении народа. Наконец во всех газетах появилось официальное извещение, что из 700 и более задержанных лиц ни у одного не найдено никакого ядовитого или вредного вещества и что между ними не было ни одного поляка.

В смутное время 1848 года, когда почти весь запад Европы был взволнован революциями, а в Петербурге свирепствовавшая вторая холера еще более омрачила горизонт, заведение Излера много способствовало к противодействию, как дериваттив, мрачному настроению общественной мысли. Эта своего рода заслуга оценена была властью и изобретательный предприниматель был ею поощряем и награждаем различными льготами.

Холера 1848 года в жестокости не уступала той, которая впервые свирепствовала в Петербурге в 1831 году. Вот некоторые замечания, сделанные и проверенные в это вторичное нашествие поветрия. Они быть может не бесполезны будут в числе других данных для определения сущности и образа действий страшной, не вполне еще исследованной болезни.

Во все лето 1848 года не было ни разу громовой грозы и отсюда недостаточный процент озона в массе атмосферного воздуха. То же самое было замечено и в первую холеру.

В военной типографии, заключавшей более ста человек рабочих, все из забракованных солдат по слабосилию, телесным недостаткам или болезненным припадкам; из них ни в первую, ни во вторую холеру не заболел ни один. Но вот какая была обстановка этой громадной печатни, занимавшей, с квартирами чиновников и рабочих, четыре этажа на одном из дворов здания главного штаба. В самом низу единственной лестницы устроен был аппарат для производства осветительного газа. Этот прибор и самый газ издавали очень сильный и очень неприятный запах, продукт разлагаемого каменного угля. Запах этот, наполнявший всю лестницу, в среднем этаже встречал другую, почти равно тяжелую вонь. Там помещалась мочильная типографии, где смачивались водой сотни стоп бумаги, приготовляемой для печати. Она издавала из себя испарения хлора, употребляемого как фабрикат для беления бумажной массы, и испарения эти смешивались с теми, которые исходили из газометра. В самой рабочей печатни слышался сильный запах типографской краски. Комбинация ли этих ароматов или один который-нибудь из них застраховывал от холеры работавших и живших в военной типографии (где печаталась издававшаяся мною в то время газета), вопрос этот пусть решат специалисты.