Книга Непоборимый Мирович - Вячеслав Софронов

– Это точно, – поддакнул Наум, пропустив большую часть разговора и не сразу понявший, о чем идет речь.

– Нам с вами хоть десять, хоть более того подвигов ратных соверши, но земли той не видать.

– Никак не пойму, куда вы клоните? – все более пристально вглядываясь в Гаврилу Андреевича, еще раз высказался Калиновский.

– Слушайте внимательно, может, и поймете, – немало не смущаясь, отвечал Кураев. – А клоню я, господа хорошие, туда, что на первый взгляд и война эта нам ни к чему и выгод с нее мы никаких не получим, кроме ран да воспоминаний печальных. Но давайте глянем чуть иначе на сие мероприятие. Когда мы ступим на прусскую землю и обоснуемся там, а, как мне известно, местное население уже успело присягнуть на верность нашей государыне императрице, она станет частью нашей великой империи. Что из этого следует?

– Да, что из этого следует? – подался чуть вперед Мирович, который до того ни разу не перебил Кураева и, казалось, поедал его глазами, ловя каждое произнесенное им слово.

– Следует очень непростая вещь, господа: величие духа нашего не только возрастет и увеличится, но мы станем совсем иным государством, чем были ранее…

– Это как же? – Калиновский, судя по всему, ждал от Кураева какого-то подвоха и толковал все, им сказанное, на свой манер, пытаясь поймать его если не на противоречиях, то на чем-то более важном, но пока это ему плохо удавалось. – Не хотите ли вы сказать об ином устройстве государства нашего или…

– Никаких «или», – мягко повел в воздухе рукой Гаврила Андреевич, как бы отстраняясь от слов Калиновского. – Все будет по-прежнему, но в ином свете. Мы станем по-настоящему европейским государством, а не будем кричать, как раньше, через Польшу и Австрию, в Париж, что у нас в Европе есть свои интересы. Мы будем там вместе с армией, флотом, крепостями и нашими генералами…

– Которых вы, кажется, считаете бездарными, – так и напрашивался на скандал Калиновский. Зато Мирович поморщился от последней его фразы и положил ладонь ему на плечо.

– Как говорил Спаситель: «Ты сказал», – показал в сторону своего оппонента Кураев. – Может, некоторые из наших генералов и бездарны по чьим-то меркам, но, будучи неплохо знаком с некоторыми из них, могу засвидетельствовать, что, как и во всем мире, генералы бывают всякие. И, простите, молодой человек: если вы меня станете перебивать и далее, то наш разговор мы закончим во дворе, со шпагами в руках… – многозначительно похлопал он по эфесу своего оружия, которое, в отличие от всех остальных, не снял, устроившись за столом.

– Прошу за него прощения, – вступился за спорщика Мирович. – Он весьма горяч и неопытен в подобных разговорах.

– А тебя кто просит вмешиваться? – вскочил Калиновский, но наткнулся на холодный и решительный взгляд Кураева и, неожиданно смешавшись, сел на место, невнятно пробормотав: – Да, я действительно чуть переусердствовал, возражая вам. Прошу извинить меня.

– Чем хорош русский человек, что никогда зла долго в себе не держит, – рассмеялся Кураев и протянул ему руку, которую молодой человек с готовностью пожал. – Но, чтобы долго не задерживать более ваше внимание, закончу свою речь следующим: немецкая нация противостоит нам не первое столетие, и будет противостоять, пока мы не урезоним их раз и навсегда, указав на место, которого эта нация заслуживает.

– А почему вы так не любите эту нацию? – осторожно поинтересовался Василий Мирович, памятуя о резкой отповеди, сделанной только что его другу.

– Ваше определение на сей счет не подходит. Дело не в любви. Любить или не любить можно людей близких, которых неплохо знаешь. Для нашего случая более подходит высказывание одного римлянина о германцах: «Genus mendacio natum», что значит: «Племя, рожденное во лжи». И во многом я с ним в том согласен.

– Но вы наверняка знакомы с кем-то из немцев, живущих в России, – уже не столь враждебно задал вопрос Калиновский. – Неужели и на них распространяется высказывание римского автора?

– Немец, живущий в России, совсем не тот немец, что живет у себя на родине. Среди них мне известно множество порядочных людей. Скажу более того: некоторые их природные черты характера я бы не прочь позаимствовать.

– Пойми вас: то вы пруссаков хвалите, то ругаете, – тяжело вздохнул, поднимаясь с места, Наум, – а по мне они все одинаковы: коль крестишься по-нашему – справа налево, значит, русак природный. А коль наоборот, на латинский манер, значит, чужак. И пока его штыком или саблей не перекрестишь, как требуется, толку с них никакого. Его хоть в Сибирь на жительство пошли, а он все одно немцем останется.

– Не нашего ума барские дела, – как бы за всех подытожил Михаил, тоже поднимаясь из-за стола. – Спать пора, утро вечера завсегда мудреней. Давайте-ка укладываться, а то нам завтра в обратный путь пускаться надо, а еще не все нашли, что требуется.

Когда Кураев укладывался на отведенном ему месте в самом углу комнатки, где они все благополучно разместились, Мирович заметил, как он положил один пистолет рядом с собой, а второй, быстро проверив его, оставил за поясом.

«Нет, на штабного он мало похож, но и не из боевых офицеров. Кто же он будет таков?» – уже засыпая, думал Василий. Рядом ворочался Калиновский, видимо, не во всем согласившийся из только что-то услышанного.

Кураев лежал молча, и трудно было определить, спит он или нет. Он же прикидывал, как ему завтра выйти на след юркого пристава или кто он там есть, чтобы перехватить его и письма, пока тот не ускользнул в Петербург. Сегодня, затемно, вряд ли кто выпустит его из Нарвы, значит, следовало завтра спозаранку быть на выезде, и если повезет, то перехватить его именно там. Одно только его смущало: из Нарвы на восток вело несколько дорог. Будь тот мужик не дурак, а на дурака он мало походил, то ускользнет мышью по самой неприметной из дорог. Значит, надо кого-то подключать к розыскам, а новые его знакомые офицеры как нельзя лучше для того подходили. С тем он и задремал…

4

Когда Мирович и Калиновский проснулись, то солдат в доме уже не было. Зато на своем месте, словно и не ложился вовсе, спокойно сидел Кураев и покуривал трубочку с длинным чубуком.

– Так и второе пришествие проспать можно, – пошутил он и усмехнулся, чуть растянув тонкие губы.

– Чего же не разбудили? – потягиваясь, спросил Мирович. – Засиделись вчера дольше обычного.

– Молодости свойственен долгий сон, а зрелости – долгий ум, – опять пошутил Кураев. – А у меня к вам дело, господа, – неожиданно заявил он.

– Да у нас и своих дел предостаточно, – возразил Калиновский. – Множество чего купить надо для солдат, да и офицеры кое-чего заказывали, а до темноты обратно выехать.

– Смею заметить, что долго вас не задержу, а в качестве компенсации предлагаю хорошее вознаграждение по десять рублев на каждого. Как? Устроит?

– Что же за дело такое? – осторожно поинтересовался Мирович.

– Пустяшное дельце. Когда вы вчера помогли мне из корчмы двоих молодчиков спровадить, третий, что ими верховодил, улизнуть успел, прихватив с собой вещицу, для меня немаловажную. Боюсь, как бы он из Нарвы не выскользнул, а там его ищи-свищи.