Книга Петр Иванович - Альберт Бехтольд

В «Доме» он спросил мадам Проскурину, не было ли для него писем. Уже в тысяча первый раз он справляется об этом: с тех самых пор, как отправил Шейле письмо. И в тысяча первый раз слышит в ответ, что писем не было:

– У такой девушки есть своя гордость! Но она вам еще напишет.

Ничего так и не пришло, только в самом конце года он получил две строчки от Штеттлера: Шейла Макэлрой снова побывала Киеве. Он, извинившись, упомянул об их общем друге, но она ничего не сказала на это.

Глава 21

Когда в понедельник после двух пополудни Ребман высадился в Брянске, то увидел перед вокзалом экипаж с кучером на козлах, запряженный черным рысаком, который нетерпеливо бил копытом. И кого же это он встречает, неужели?..

Да, именно его, Ребмана, встречал черноусый кучер в красивом экипаже. Очевидно, ему точно описали, как выглядит господин гувернер. Кучер сразу спешился, приподняв цилиндр, взял у Ребмана чемоданчик и пригласил его занять место в экипаже. И они по кочкам да по ухабам покатили дорогой в город. Вокзал и здесь в четверти часа езды от городской черты.

По дороге Ребман думал о том, как все хорошо сложилось – по крайней мере, в финансовом отношении. Он смог расплатиться по всем своим долгам с мадам Проскуриной, а теперь еще получит возможность посмотреть мир.

Кучер – как Ребман потом узнал, его звали Павел, – все время погоняет, так что копыта огромного черного рысака выбивают искры из круглых камней мостовой.

Справа видны заводские трубы, выпускающие в весеннее небо клубы дыма.

Они едут по главной улице, которая представляет собой плохо заделанную канаву с насыпями по обе стороны. Типичный российский провинциальный город: низкие скучные кирпичные коробки и улицы, утопающие весной и осенью в море грязи, а летом – в пыли.

«Куда же это я приехал, – думает Ребман, – и в какой из этих коробок мой новый дом?» Хотя вдалеке на горке он уже давно заметил подобие «замка», но не надеялся, что ему туда: «Там живет какой-нибудь генерал-губернатор, а не наш Рольмопс».

Каково же было удивление Ребмана, когда они остановились именно перед этим «замком», въехав во двор через большие железные ворота.

Горничная в белом чепце и фартуке провела его через сад и предложила присесть на террасе. Он сидел на тростниковом стуле и рассматривал все вокруг.

Дом с задней стороны выходит прямо на улицу, узкий тротуар которой проложен только вдоль «замка». А с другой стороны, где сидит Ребман, открывается прекрасный вид на спускающийся террасами сад – розовые беседки, ступенчатые цветники и оранжереи. Вдали среди полей видна река Десна. На другом берегу – деревенька в стороне. Деревянный мост через реку такой примитивный, словно крестьяне сами его построили, не дождавшись чего получше. Таких мостов ему пришлось повидать немало, они выглядели как временные постройки – да так оно и было: зимой их снимали, так как весной во время ледохода их все равно сносило массами воды. Слева, где уже кончаются сады, видна церковь. «Как в Барановичах», – мелькнула мысль. Потом он взял «Illustration», что лежал сверху целой стопки журналов, в которой виднелись и «London News», и «Leipziger Illustriert», и «Le Sourire», и начал листать.

Тут он услышал из дома крики мальчика:

– Ни хачююю! Ньееет, ни будууу!

В ответ раздался женский голос, судя по всему, принадлежавший Вере Ивановне:

– Сережа, иди, па-зда-ро-вай-ся с Месье!

А мальчик снова за свое:

– Ни бу-дуу!

На этот раз Ребман все понял: мать звала мальчика пойти поприветствовать прибывшего наставника, а тот ей отвечал на разные лады: нет, не хочу, не пойду и все! «Только не обращать внимания! Ведь за все уплачено вперед. Ребенок ведь может еще исправиться».

Но вот мальчик наконец подошел поздороваться, и сделал это следующим образом:

– Их Зи нихт гутэн таг заген! Я вас не хочу видеть! – и помчался мимо Ребмана вниз по садовой дорожке. На последней ступеньке он обернулся и высунул язык:

– Не-мец – пе-рец – кал-ба-са-а!

– Весь в папашу! – услышал Ребман голос за своей спиной – и когда оглянулся, увидел Веру Ивановну. Она подала ему руку со словами «Willkommen! Добро пожаловать!», спросила, хорошо ли он доехал, и сообщила, что сейчас для него накроют обед.

Потом она посмотрела в сад. Оттуда к ним бежал мальчик, златокудрый малыш лет трех на вид, громко и жалобно рыдающий:

– Селеза говорит на меня «зануда»!

– Нет-нет, – мать берет его на руки, – он сказал не «зануда», а «мамино солнышко»! А Селеза сам зануда!

Снизу подымалась толстая прихрамывающая женщина, одетая, как санитарка, в полосатое платье, белый передник и чепчик. Она совсем запыхалась.

– Это наша Няня, – говорит Вера Ивановна. – Подойди же, Няня, поздоровайся с Месье!

Толстая женщина поднялась по ступенькам, вытерла руку о платье, низко поклонилась, потом с гримасой, обнажившей все ее мышиные зубки, проговорила:

– Здравствуйте, Меслье!

– Не «меслье», а «месье», – исправила Вера Ивановна.

– Меслье, – повторила Няня на свой лад.

Ребмана разбирал смех: вот она перед ним в натуральную величину, знаменитая русская Няня, к которой, как говорят, многие дети здесь привязаны сильнее, чем к родной матери. Со своим серо-коричневым монголоидным лицом, покрытым оспой и веснушками, с узкими щелочками глаз и огромным животом, она выглядит совсем не так, как Ребман себе представлял.

– Как думаешь, – говорит Вера Ивановна, – этот мужчина тебе подойдет?

Няня машет обеими руками:

– Об них, мужиках-то, я и слышать не хочу, мне хватает каждый день тех, что здесь в доме ошиваются. Нет, упаси Господи!

– Но этот ведь – приятный господин! Вы с ним как два сапога пара!

Няня складывает руки на животе и качает головой:

– Такими вещами не шутят, Вера Ивановна, грех ведь!

Тут доложили, что для Ребмана уже накрыто.

Они перешли в комнату. Заходили через задние двери, и он отметил про себя, что дом спланирован почти так же, как в Барановичах: главные помещения тоже внизу, только здесь отделка намного новее и дороже.

После обеда он не был занят своим подопечным: распаковывал свой скарб, а когда окончил, вышел в сад на прогулку, там поговорил с Няней и малышом – его зовут Дуся:

– А где же хозяин?

Няня показала в сторону реки:

– Он нынче далеко, на самой границе. Там у него много лесу и лесопильный завод. И немцы приходят покупать дерево. Дома его почти не бывает. Слава Богу!

– Вы его не любите?

Она скривилась: