Книга Затворник с Примроуз-лейн - Джеймс Реннер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Здорово! – сказал он, присев перед Таннером на корточки.
– Здравствуйте, – сказал Таннер.
– Ты выглядишь точно как мой младший брат Тим.
– Сколько ему лет?
– Ну, сейчас пятьдесят восемь.
– Я правда выгляжу таким старым?
Майк засмеялся:
– Нет. Я хочу сказать, ты выглядишь, как он давным-давно, когда мы были маленькими.
– Ну, я не маленький, – сказал Таннер, который беспокоился о своем небольшом росте, особенно когда находился среди сверстников. – Я гораздо выше некоторых ребят.
– Конечно, выше, – сказал Майк. – Теперь вижу. – И, обратившись к Дэвиду, добавил: – Вижу, у него по наследству от Элизабет острый язычок.
– Это точно, – согласился Дэвид, протягивая ему руку.
Майк ответил твердым рукопожатием. Они посмотрели в глаза друг другу.
– Заходите и знакомьтесь с Абигайл, – сказал Майк. – Она в доме.
Он провел их через большую гостиную, где стояли электронный рояль, два дивана и раскладной карточный столик, явно совсем недавно служивший полем для покерной баталии.
– Твоя мать была отличной пианисткой, – сказал Майк Таннеру и скользнул пальцами по клавишам, проходя мимо инструмента. – Ты сам играешь, Таннер?
– Нет, – сказал тот. – У меня есть магнитофон. И губная гармошка. Я могу играть первый такт «Лестницы в небо» на гитаре, но папа должен помогать.
– Что ж, значит, основам ты обучаешься.
За гостиной располагалась столовая, бо́льшую часть которой занимал огромный полированный стол орехового дерева в окружении плетеных стульев с высокими спинками. На дальней стене красовалась абстрактная картина.
За столовой шла кухня: высокий потолок, две плиты, две посудомойки, два стола-стойки, в стене – встроенные холодильники за деревянными дверцами.
– Неужели вы здесь ни разу не заблудились? – спросил Таннер.
– Однажды, – сказал Майк. – И все еще ищу выход. Так что скажи, если найдешь.
Дверь в противоположном конце кухни привела их на современного вида застекленную террасу. Там, в плетеном шезлонге, завернувшись в толстое одеяло, с зачитанной «Бессмертной жизнью Генриетты Лакс» сидела Абигайл.
– У нас гости, – сказал Майк.
Абигайл выпрямилась и посмотрела на внука. Худая, длинные костлявые руки. Волосы с рыжиной закручены в пучок при помощи китайских палочек для еды. Дэвид заметил сходство с Элизабет – во впалых щеках и маленькой верхней губе. Сквозь очки в тонкой оправе Абигайл строгим взглядом окинула Таннера.
– Иди-ка сюда, молодой человек, – сказала она, указывая сморщенным пальцем на пол перед шезлонгом.
Таннер, секунду поколебавшись, подошел к ней.
– Повернись кругом.
Таннер повернулся. Когда он оказался к ней спиной, Абигайл подмигнула Дэвиду.
– Дай посмотрю твои зубы.
Таннер открыл рот и покрутил головой.
– Нормальные зубы? – спросил он.
– О да, – ответила она. – Можно не беспокоиться. Теперь скажи мне, малыш, ты знаешь какие-нибудь стихи? Я обожаю поэзию. От хорошего стихотворения у меня теплеет на сердце…
– Просто хотел сказать – я съел те сливы, что ты оставила в леднике и, наверное, берегла для завтрака. Прости – они были бо-жест-вен-ны, такие сладкие и холодные.
Еще пару секунд Абигайл продолжала делать строгое лицо, но потом рассмеялась.
– Блестяще, – сказала она, погладив Таннера по щеке. – Уильямс один из моих любимых.
– Вы правда моя бабушка? – спросил Таннер.
– Да.
– А почему я вас раньше не видел?
– Очень хороший вопрос, на который нет хорошего ответа. Глупые взрослые. Глупые-глупые взрослые с их глупыми-преглупыми взрослыми проблемами. Давай договоримся, Таннер. Когда-нибудь я тебе все расскажу. Но сейчас мне нужно поговорить с твоим отцом. Мне нужно поговорить с ним об этих глупых взрослых вещах, пока не поздно. Потом мы все поужинаем. Но на пару минут, как думаешь, не сходить ли тебе… с дедушкой? Он хочет показать тебе бильярд внизу.
– Играл когда-нибудь на бильярде? – спросил Майк.
– Никогда, – сказал Таннер.
– Тогда покажу тебе кой-какие приемчики.
Майк протянул руку, и Таннер, не задумываясь, взялся за нее и вышел с дедушкой с террасы.
Когда они ушли, Абигайл повернулась к Дэвиду и сняла очки:
– По пути сюда вы проходили мимо стойки с вином. Там над ней штопор. Принесите нам какого-нибудь красного.
Дэвид повиновался. Когда он вернулся, Абигайл прикуривала от спички тонкую сигаретку.
– Вы курите, Дэвид?
Он покачал головой.
– Это хорошо. Вредная привычка. Особенно если в доме дети.
Он налил ей и себе вина, затем сел в кресло напротив. Абигайл докурила сигарету, глядя на озеро за стеклом, как будто ждала, что сейчас в бухту войдет слегка припозднившийся «Эдмунд Фицджеральд» с грузом железной руды. Она взяла стакан дрожащей рукой и поднесла ко рту.
– Оглядываясь назад, Дэвид, я больше всего жалею, что не рассказала вам в свое время о депрессиях и самоубийствах, которым подвержено наше семейство. Если бы успела, может, вы бы и распознали признаки…
– Меня самого лечили от посттравматического стрессового расстройства. Я не распознал бы эти признаки, даже если бы Элизабет написала их у себя на лбу. Видел, она грустит, но думал, что это обычное послеродовое. А потом она умерла.
Абигайл кивнула:
– Мой дядя Стивен был настолько непоколебим в своем намерении, что принял пузырек аспирина, завязал петлю на шее, забрался на стропила в амбаре и выстрелил себе в лицо из трофейного немецкого пистолета, который привез со Второй мировой войны.
Дэвид ждал. Нужно дать ей выговориться, прежде чем задавать вопросы.
– Между прочим, я читала вашу книгу. И смотрела посвященную этой истории телепрограмму по Эн-би-си. А она вашу книгу читала?
– Нет.
– Слишком болезненная для нас обоих тема, – кивнула Абигайл и отпила вина. – Вы даже не представляете, как я рада, что наконец познакомилась с Таннером. Знаю, вы, наверное, меня ненавидите. Это не страшно.
Он пытался ответить, но Абигайл отмахнулась:
– Молчите! Я знаю, и все. Они были однояйцевые близнецы, Дэвид. Она выглядела в точности как Элейн. Невыносимо каждый день видеть перед собой лицо мертвой дочери. Но еще хуже обстояло с голосом. Каждый раз, когда я слышала, как Элизабет играет в соседней комнате, разговаривает со своими игрушечными лошадками, мой разум настаивал, что это Элейн, что она вернулась и что ее похищение было просто дурным сном.