Книга Последний штурм — Севастополь - Сергей Ченнык
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Биографы Камю утверждают, что именно благодаря сохранению им в решающий момент присутствия духа и своевременного введения в бой резервных батальонов, последующие атаки русских не имели успеха, и сражение было выиграно.
Сам Камю высоко оценил действия полков бригады Вимпфена. В своем письме Боске, с которым был очень дружен и от которого принял под командование 2-ю дивизию, он говорил, что 50-й линейный во главе со своим командиром полковником Дуэ «храбрым, стойким и выдающимся офицером», и 82-й линейный сражались на Черной речке не хуже, чем при Инкермане.
Во время этой атаки был убит генерал-майор Веймарн, начальник штаба 3-го пехотного корпуса. Тело первого русского генерала, погибшего в этот день, вынес адъютант — ротмистр Дмитрий Аркадьевич Столыпин, контуженный при этом. Впоследствии, будучи уже известным общественным деятелем России, он не раз вспоминал этот эпизод, как одно из самых трагических мгновений своей жизни: «Огонь был так силен, что над нами стоял как бы сплошной слой картечи и пуль». Он был одним из трех Столыпиных, воевавших под Севастополем. Один из них, Аркадий Дмитриевич, впоследствии стал адъютантом князя Горчакова, своего будущего тестя.
Как это было: батальоны Костромского полка замялись, но Веймарн что-то крикнул передним ротам, те слегка продвинулись вперед. Через мгновение пуля пробила голову генерала. Сам зацепленный пулей в бок Столыпин вызвал трех солдат, чтобы перенести тело Веймарна. Но нижние чины Костромского полка стали умолять его отпустить их к их батальону. Видно желание оказаться в привычной массе больше успокаивало их, нежели возможность оказаться в маленькой группе под выстрелами.
После Веймарна генералов стали выносить с поля едва ли не с такой же скоростью как простых обер-офицеров… Командир 5-й пехотной дивизии генерал-майор Вранкен был вскоре ранен и передал командование дивизией командиру 1-й бригады генерал-майору Тулубьеву Последний, как и предшественники недолго оставался неотмеченным неприятельской картечной пулей.
«В храбрости же и стремительности со стороны русских недостатка не было».
Любое изложение событий на Черной речке будет неполным и несправедливым, если не будет отдельно сказано о доблести Галицкого егерского полка. Его действия в этот день доказали, что русский солдат и на завершающем этапе Крымской войны продолжал оставаться все тем же грозным противником, достойным своих европейских оппонентов. Один из британских офицеров писал во время Крымской войны: «Стало модным писать о русских как о грубых животных, которым чужды чувства доброты и благодарности. Постыдились бы таких неумных обобщений — клеветы на человеческую натуру!».
Галицкий полк, только что вышедший из под обстрела, подсчитывал убыль в личном составе и перестраивался. Оставшиеся в живых немногочисленные ротные командиры выстраивали заново подразделения, собирали людей. Ущерб был огромный. За время первой атаки полк потерял выбывшими из строя: командира полка, трех командиров батальонов (из четырех), большое количество обер-офицеров и нижних чинов. Был ранен лично возглавивший полк командир бригады генерал-майор Проскуряков. Очевидно, считая себя ответственным за гибель бригады, он, получив первое ранение, отказался покинуть войска. Когда же поручик Красовский смог убедить генерала, уже ослабевавшего от потери крови, отправиться на перевязку, тот получил еще три пулевых ранения — в челюсть, плечо и ногу. Единственным находившимся в строю старшим офицером был командир батальона майор Чертов, контуженный в ногу. Он стоял возле остатков своего батальона, когда поступил приказ Ре-ада полку повторно идти на штурм склонов Федюхиных высот. Приказ был передан дивизионным квартирмейстером, который не найдя никого из командования полка лично, приказал барабанщикам бить сигнал «Атака».
То что произошло затем, можно внести в летопись доблести русской пехоты и поставить на одно из первых мест среди подвигов, совершенных солдатами разных стран и народов во время этой войны. Как патриот, я склонен ставить событие значительно выше, чем атаку британской легкой кавалерии под Балаклавой. Выйдя потрепанной из боя, второй раз она атаку не повторила. Да и наверное не смогла бы…
А вот Галицкий полк, выстрадав наверное много больше чем британские кавалеристы, атаку повторил… В сражении на Черной полк подтвердил характеристику императорской армии того времени, «…блеснувшей под Севастополем своей стойкостью, но еще пропитанной мышлением и техникой Николаевской эпохи, и устаревшей, как устарела и отстала от времени крепостническая Россия середины XIX века».
Под командованием контуженного майора Чертова «…батальоны пошли вперед, … вновь перешли Черную речку и водопроводный канал — потеснили неприятеля, но ослабленные первою атакою и значительною потерею в людях от ружейного и артиллерийского полка, не смогли устоять против многочисленного неприятеля».
«Обстоятельство, бывшее причиною того, что полки были ослаблены более, нежели действительно выбыло убитых и ранеными, было то, что музыканты, которым приказано быть с носилками, равно медики с перевязочными средствами были отправлены в долину Шули, а для выноса раненых надобно было брать рабочих из фронта, которые потом редко возвращались в строй. По той же причине, многие из офицеров 5-й дивизии попались в плен; это были раненые, оставшиеся на поле боя (их полагали мертвыми) … некоторые из них умерли от ран, некоторые выздоровели и многие возвращены без размена: так они были изувечены. Носильщики и медики от 4-й, 5-й и 6-й дивизий имели работы над тремя контужеными офицерами и десятью ранеными нижними чинами — это вся потеря понесенная отрядом генерала Бельгарда». Трудно сказать, чем руководствовался в этом случае Горчаков, принимая решение об отправке медиков и музыкантов. Возможно хотел уменьшить общее число людей, чтобы снизить загруженность дорог и без того забитых войсками. А может быть просто надеялся, что день ограничится имитацией наступления и докладом в столицу об исполненной воле императора, героической русской армии и непреодолимой вражеской обороне? Не будем столь строги. Тем более не будем унижать себя обвинением русских пехотинцев в отсутствии у них силы воли и презрения к смерти. Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны. Легко манипулировать тысячами жизней, зная что среди них нет твоей собственной, превращая военную историю в игру в солдатики. Увы, но признать придется: подобное характерно для войны. Это естественно, потому что любым участником сражения прежде всего движет желание остаться в живых. Инстинкт самосохранения является основным из поведенческих мотивов на поле боя. Он может быть в некоторой степени снижен состоянием прострации или возбуждением от алкоголя, но не может исчезнуть вовсе. В некоторой степени снижает его массовость, свойственная боевым порядкам начала и середины XIX в., она еще и облегчала управление командирам. Потому и опасались рассыпного строя, что он предполагал ослабление контроля за нижними чинами со стороны офицеров. Это не только наше. Это было характерно для командования всех воюющих сторон, считавших что «…пока находящийся в огне чувствует, что начальник обращает на него внимание, он и действует храбрее и с большей готовностью подчиняется обстановке, сопровождающей серьезный бой; но с приближением опасности и смерти, обычный порядок изменяется: начальник направляет свое исключительное внимание на неприятеля; войска спешат ему навстречу; солдат видит впереди смерть, а близ себя удобное закрытие, и исчезает в нем; следующие за ним войска принимают его за раненого; потом, ежели он почестнее, то старается быть полезным вне сферы огня, подбирая раненых, сопровождает пленных и т.д.
