Книга Чистилище - Геннадий Марченко

Такой вот батюшка, который ещё умудрился как-то заговорить занывший зуб простой молитвой, приложив к моей щеке свою тёплую ладонь. Как тут не поверить в силы небесные?!

– А ты крещёный? – спросил меня однажды отец Илларион.

– Да, только не с младенчества.

Это было правдой, при отце-офицере, без пяти минут коммунисте, крестить новорождённого было плохой идеей, хотя бабушка и настаивала. Крестился я уже в армии, таинство совершил наш батальонный батюшка, отец Филарет, окунув помимо меня в холодные воды Аргуна ещё двоих ребят.

– А крест носишь?

– Был у меня на шнурке серебряный образок с Георгием Победоносцем, ещё в СИЗО конфисковали.

– Тогда держи. – Запустив руку куда-то в недра ватника, он извлёк оттуда простенький, но с любовью вырезанный деревянный крестик на обычном шнурке. – Носи и веруй, что Господь не оставит тебя в скитаниях твоих.

– Спасибо, отец Илларион! – от всего сердца поблагодарил я, надевая распятие.

К середине января я уже более-менее вжился в лагерную действительность. Исподволь посещала мысль, что не так уж и плохо оттянуть весь срок таким макаром, работая грузчиком при ремзаводе и общаясь с интересными собеседниками – отцом Илларионом и Олегом Волковым. Но оказалось, урки обо мне помнили и были в курсе моего времяпрепровождения. Наверное, кто-то из наших проболтался, из тех, с кем я выходил на смену.

– А ты, слухи ходят, с попом спелся? – заявил мне однажды Туз, ковыряя спичкой в зубах.

– Почему сразу спелся? – осторожно возразил я. – Захаживаю к нему в столярку, общаемся. Чего ж не пообщаться с умным человеком…

– А мы, значит, тебя не устраиваем, умишком не доросли, – скорее констатировал, чем спросил урка.

М-да, как-то я поторопился с ответом, этим ребятишкам только дай повод прицепиться к любому неосторожно сказанному слову. А в следующий миг меня затопила злость и к себе, и к Тузу, и вообще ко всем блатным, кучкующимся в нашем бараке. Какого хера я тут перед ними прогибаюсь?! В Бутырке не испугался блатарей сразу поставить на место, что ж тут-то, очко заиграло? Потому что их больше, ежели тот же Туз клич кинет по баракам и всем скопом они меня уделают? И сколько так терпеть? Дальше-то, почуяв слабину, они только больше наседать станут. «Не стоит прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он прогнётся под нас», – пел когда-то Макар. И хотя с его последними высказываниями после 2014-го я не всегда согласен, в песнях он частенько выдавал умные мысли.

– Слушай, Туз, у вас свои интересы, у меня свои, – стараясь говорить ровно, ответил я. – Я к вам не лезу, и вы меня не трогайте.

– А то что? – вроде как лениво поинтересовался урка, не вынимая спичку изо рта.

– Плохо будет.

И, ничего более не говоря, я отправился к своей шконке. К слову, науськанный рассказом Иллариона, я взял в лагерной библиотеке «Войну и мир», которые в прежней жизни так и не удосужился прочитать полностью, и сейчас намеревался продолжить чтение с заложенной накануне вечером третьей главы.

«Вечер Анны Павловны был пущен. Веретёна с разных сторон равномерно и не умолкая шумели. Кроме ma tante, около которой сидела только одна пожилая дама с исплаканным, худым лицом, несколько чужая в этом блестящем обществе, общество разбилось на три кружка. В одном, более мужском, центром был аббат; в другом, молодом, – красавица княжна Элен, дочь князя Василия, и хорошенькая, румяная, слишком полная по своей молодости, маленькая княгиня Болконская. В третьем – Мортемар и Анна Павловна…»

Всё-таки слабовата лампочка, всего одна на весь барак, так через месяц и зрения можно лишиться. Хорошо бы скоммуниздить где-нибудь индивидуальную керосинку. Керосин в мастерских имелся, у меня там завязались неплохие отношения с мастером Семочко, уж бутылку он может отлить. Семочко ещё недавно был зэком, сев якобы за вредительство на производстве, но минувшей осенью вышло ему послабление, и он получил свободу. Однако уезжать отсюда по какой-то причине не захотел, остался на заводе вольнонаёмным. И не он один, кстати, по слухам, таковых было ещё несколько человек. Ну а что, нет у людей семьи, ехать не к кому, а тут вроде как и привыкли. У Семочко жена и дочь погибли во время его отсидки в Ухтпечлаге, утонули в Чёрном море на напоровшемся на подводные камни теплоходе, а с ними ещё под сотню человек. Тела так и не нашли, так что даже съездить на могилки поклониться некуда.

Тут ещё доморощенный поэт надрывался перед уголовниками, зарабатывая лишний кусок сухаря с парой глотков чифиря. Да и то не факт, что обломится. Прознали урки, что в наш этап рифмоплёт затесался, Костя Ерохин, который в прежней жизни в многотиражку стихи пописывал, и стали его доводить требованиями сочинить что-нибудь о тяготах жизни в неволе. Пообещали не бить, а иногда даже и подкармливать. На его месте, наверное, согласился бы любой, вот и сейчас Костя декламировал свой очередной опус. Причём декламировал с чувством, напоминая когда-то виденное в хронике выступление Андрея Вознесенского.

Хрипло лаяли собаки,Скаля жёлтые клыки.Нас загнали в автозаки,Чушки, воры, мужики…

Нынче всех мастей в избытке.Пёстрым выдался этап.Позади допросы, пытки…Человек, конечно, слаб —

Всё подпишет, коли надоЭто будет следаку,Лишь бы вырваться из ада,Когда лучше – ствол к виску.

Трое суток в спецвагоне.Вот и лагерь – дом родной.На рывок уйдёшь – догонят,Здесь обученный конвой.

Вертухаи – словно звери,Забор с проволкой внатяг…Это, братцы, Крайний Север,Он не любит доходяг…

Конечно, насчёт Крайнего Севера Костя немного загнул, но в целом сюжет в тему. Во всяком случае, уркам стихи понравились, и довольный рифмоплёт уселся хлебать чифирь с сухарём вприкуску.

После короткой словесной перепалки с Тузом я предполагал, что уже этой ночью со мной могут устроить разборки. Поэтому практически до утра не сомкнул глаз, готовый в любой момент вступить в схватку. Уверенности придавал спрятанный под подушкой самодельный кастет. Форму я сделал из влажного песка, кусок свинца спёр в ремонтном цехе, расплавил его на маленьком костерке в жестяной банке и залил в форму… Не говоря, зачем мне это нужно, попросил у Семочко на час-другой круглый напильник, с его помощью обработал все закругления – и кастет готов! Мало ли что может случиться, в зоне всегда приходится быть настороже, даже если у тебя внешне ровные отношения с лагерными авторитетами. А учитывая последние события, наличие хоть какого-то холодного оружия весьма кстати.

Можно, конечно, использовать и совок с кочергой, стоявшие возле печки, но до них ещё нужно добежать, и не факт, что такая возможность представится.

Я почесал руку. Тряпки, которые призваны нам заменять матрасы и одеяла, равно как и подушки, по консистенции больше похожие на валуны непонятного цвета, мы получили под лейблом «постельное бельё», причём, как уверял нас завхоз, после санобработки. Наверное, санобработка была так себе, потому что утром мы обнаруживали на себе свежие покраснения. Сосали клопы кровь безболезненно, но потом эти ранки чесались. Хорошо ещё, что вши здесь, в отличие от других лагерей, были редкостью, так как по приказу Мороза в каждом отряде имелась ручная машинка для стрижки волос.