Книга Мертвые не лгут - Анна и Сергей Литвиновы

Двое из них – те, что оказались в комнате вместе со Сталиным и профессором, сперва подступили к технику: «Пройдемте, гражданин». Тот в первый момент опешил.

Остужев как настоящий естествоиспытатель в то же время следил, что творится в смежных помещениях. В актерской актер Волосин, лежавший без сознания, вдруг очнулся, поднялся с пола и, под присмотром призрака-энкавэдэшника, сам отошел и встал лицом к стене, возложив на нее обе поднятые руки. Примерно так же покорно действовали те, кто находились возле пульта. Все трое из числа персонала – режиссер, продюсер, звукорежиссер – покорно и словно завороженно подчинились вурдалакам, которым и делать ничего не пришлось. Все поднялись и встали лицом к стене, руки вверх.

И только техник – представитель молодого поколения, выросшего в свободной России – проявил неповиновение. «Да пошел ты!» – гаркнул он на подступившего к нему чекиста и ударил его кулаком. И вот странность! Кулак его прошел сквозь гимнастерку, портупею и самого призрака насквозь, словно сквозь облачко. Зато в груди беса этот удар образовал внушительную дыру! Сквозную дыру, через которую можно было рассмотреть стены комнаты!

Сталин смотрел на это с чрезвычайным удивлением, словно на чудо чудесное – но не на отверстие в груди чекиста, а на сам случай сопротивления доблестным советским органам. Второй энкавэдэшник, нацелившийся было на Остужева, оставил профессора и бросился на подмогу бесу, которого хряпнул техник. По пути этот храбрый чекист вырвал из кобуры свой револьвер и заорал, вдохновленный присутствием самого товарища Сталина: «Руки вверх! Лечь на землю! Стреляю без предупреждения!»

Но не на того напал. Техник сделал шаг ему навстречу и с ходу засветил кулаком прямо в лоб. Фуражка слетела, и во лбу призрака возникла отчетливая дырка!

Тут первый мелкий демон, с отверстием в груди, сумел, тем не менее, выпростать оружие, наставить на молодого человека и гаркнуть: «Руки в гору! Встал на колени!» Однако техник не послушался, схватил валявшийся рядом с ним стул, приподнял в своей могучей руке и пошел на охранника. И в этот момент раздались выстрелы. Оба энкавэдэшника стали палить в безоружного парня.

Чекисты, возможно, были призраками. Воплотившимися, но призраками. Возможно, призрачными были их револьверы. И пули в них. Но тем не менее урон они наносили самый настоящий. Смерть всегда оказывается более настоящей, чем о ней мечтаешь. Поэтому то, что вылетало из пистолетов чекистов, разрывало кожу и вонзалось в плоть. Калечило и убивало.

В молодого техника попало, по меньшей мере, семь пуль. Кровь брызнула из груди и из спины. Парень стал медленно оседать на пол.

Товарищ Сталин наблюдал эту сцену с чрезвычайным скептицизмом. Он был крайне удивлен, и ему весьма не нравилось ни то, что какой-то обычный представитель народонаселения смеет оказывать сопротивление нашим доблестным органам, ни то, что энкавэдэшники, в составе двух бесов, не смогли мгновенно с ним справиться.

Никто из троих, ни великий вождь, ни двое присных, также не думал, не ждал и не догадывался, что в дальнейшем на противодействие власти окажется способен такой типичный русский интеллигент, как Остужев. Однако профессор мало того, что – вот неожиданность для всех! – оказался вооружен, у него хватило духа и силы воли наконец-то достать свой пистолет.

Как умный человек, ученый хорошо понимал, что ему не следует тратить время и силы на мелких бесов. Бить надо в главаря. В матку. В вождя. В дьявола.

И поэтому он прицелился прямо в рыжие, чуть тронутые сединой, ненавистные усы, в бесчеловечные желтые глаза тигра – и спустил курок. В наступившей было тишине раздались один, два, три выстрела.

Земные пули восставшего из ада очень даже брали. Великий вождь, маленький рябой человечек, в испуге прикрылся ладошкой, однако остужевские выстрелы все-таки настигли его. Пробили ненадежную защиту ладони, вонзились в узкий, скошенный вперед лоб, в гниловатые зубы. Диктатор половины земного шара, вновь вернувшийся было на землю, по-бабьи ахнул. В тыльной стороне его ладони, а затем во лбу, в носу и в гимнастерке на груди образовались сквозные дыры. А затем… затем весь этот призрак стал истаивать и, наконец, лопнул, взорвался, оставляя после себя запах серы, гнилых зубов и немытого тела.

Остужев испытал мгновенное торжество. Неужели он наконец добил его? Неужели этот призрак сгинет и не станет больше выползать из могилы? Неужто через шестьдесят шесть лет после того, как упырь первый раз умер, ему удалось-таки наконец покончить с ним?

Но, к несчастью, его шайтаны вместе с ним не лопнули, не исчезли, не растворились. Все энкавэдэшники, что были во всех трех комнатах спецаппаратной, видели, кто воочию, а кто сквозь звуконепроницаемые стекла, что сотворил профессор с их земным богом, их кумиром. В первый момент они просто не могли поверить своим глазам: как это простой человек может покуситься на жизнь – кого?! – великого Сталина! Но через секунду оцепенение прошло. Все шестеро вбежали в комнату, где находился ученый, направили на него свои револьверы и без команды открыли огонь на поражение. Чекисты, хоть и привыкли справляться с врагами народа голыми руками, все-таки кое-как, но умели стрелять прицельно.

Да, возможно, энкавэдэшники были призраками – как и их пули. Но вред они приносили подлинный. Что-то острое и болезненное вонзилось в Остужева – в голову, туловище, спину и грудь. Было больно – но не больнее, чем когда лечат зуб. Несколько зубов – по всему телу. И только одна внятная мысль мелькнула: «Вот оно, оказывается, как бывает…»

Никакого перехода он не заметил. Просто сознание вдруг потухло.

* * *

Очнулся он в саду. Солнце светило ласково, как это бывает только в начале лета. Листья на деревьях были яркими, еще не запыленными, клейкими. Цвели одновременно и вишни, и яблони. Очаровательный запах разливался по окрестностям. Наперебой пели птицы.

Ничего не болело, и во всем теле разливались одновременно удивительная бодрость и отдохновение. Глаза, которым в последнее время на Земле стали требоваться очки, теперь видели все ясно и зорко. Тело ощущалось таким, словно ему двадцать лет: бодрым, стройным и свежим.

Перед Остужевым, в тени дерев, стоял домик. Он представлял собой точнейшую копию того, что был построен некогда под руководством Линочки и в котором они с ней столь счастливо жили – тот самый, что он оставил на Земле. Не веря своим глазам, профессор пошел к нему.

На крыльце его встречала Лина. Она оказалась такой же, как в то утро, когда он видел ее последний раз: немолодой – морщинки, крашеные волосы и мягкая улыбка. Но в то же время странным образом просвечивала сквозь этот облик ее юная суть: молодая задорная усмешка, острые груди, смеющиеся глаза.

– Ты… – проговорил профессор, и слезы навернулись ему на глаза.

– Да, это я, – ответила Линочка, однако губы ее при этом не шевелились, а слова словно сами по себе зазвучали внутри головы Остужева.

– Ты простил меня? – спросила она.

– Ну конечно, простил, – ответил он.