Книга Дзержинский. Кошмарный сон буржуазии - Иосиф Уншлихт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Коммунары показали шефам свое хозяйство. При этом неоднократно раздавались радостные возгласы: «Все это наше! Никто нас не охраняет!» Рассказали, что у них создан совет коммуны, приняли распорядок дня, и что они сами будут руководить хозяйством. Беседа затянулась до поздней ночи, и, когда комсомольцы собрались уезжать, их провожали всей коммуной.
Коммунары просили приезжать шефов чаще. И комсомольцы старались выполнять их просьбу. Почти каждый день в коммуне был кто-нибудь из комсомольцев.
Комсомольцы-чекисты так подружились с коммунарами, что нередко после бесед оставались у них ночевать.
Результаты повседневной воспитательной работы не замедлили сказаться. Несколько коммунаров изъявили желание вступить в комсомол. Коммунары сами на собрании дали им положительные характеристики. В комсомол принимали на торжественном собрании, посвященном 1 Мая.
За хорошие показатели в труде и в поведении коммуне в торжественной обстановке было вручено почетное знамя партийной организации ОГПУ.
Большим и радостным событием для коммунаров было участие в праздновании 1 Мая и 7 ноября 1924 года в Москве. Через Красную площадь в колоннах демонстрантов они шли под знаменем, преподнесенным им коммунистами-чекистами.
Коммунары от всей души благодарили Ф. Э. Дзержинского, чекистов, которые помогли им встать на путь честной трудовой жизни. Они клялись, что никогда не свернут с этого пути. Коммунары привезли Дзержинскому свои первые трудовые подарки…
Аналогичные трудовые коммуны, по инициативе чекистов, были образованы и в ряде других городов страны.
В марте 1924 года комсомольская организация ОГПУ праздновала свой четырехлетний юбилей. Вдень юбилея комсомольцы подтвердили клятву, данную у гроба В. И. Ленина: упорным трудом и учебой, непоколебимой верой в победу Октября оправдать высокое звание ленинца.
По случаю этого праздника Ф. О. Дзержинский обратился к комсомольцам-чекистам с приветствием, в котором писал:
«Дорогие товарищи!
К четвертой годовщине существования вашей ячейки шлю вам горячий привет и пожелание не только закаляться на боевом посту чекистов, стоящих на страже завоеваний Великого Октября, но и найти в себе волю и энергию добиваться своим трудом больших знаний и большой культуры, без которых великое здание Октября – коммунизм – не может быть построено. Шлю вам коммунистический привет.
Преждевременная смерть Ф. Э. Дзержинского явилась для комсомольцев ОГПУ особенно тяжелым ударом. Они лишились своего друга и учителя, человека, который был путеводной звездой в их жизни и боевой работе.
Но смерть любимого наставника не сломила их силы, стремления и порывы жить и работать так, как жил, боролся и работал Дзержинский. Следуя заветам В. И. Ленина и Ф. Э. Дзержинского, они не только самоотверженно охраняли завоевания Великого Октября, но и упорно овладевали знаниями, чтобы вместе со всем советским народом, под руководством Коммунистической партии построить первое в мире социалистическое общество.
Дзержинский в наркомпросе
Луначарский Анатолий Васильевич – с 1917 г. нарком просвещения.
Как всякий участник нашей революции, как член правительства, я, конечно, много раз встречал Феликса Эдмундовича, видел его в разных ролях и переделках, слушал его доклады, принимал участие вместе с ним в обсуждении различных вопросов и т. д.
Но именно потому, что Феликс Эдмундович был чрезвычайно многогранен, что он связан был многочисленнейшими и разнообразнейшими нитями со многими сотнями более или менее ответственных деятелей партии и пашей эпохи, воспоминания о нем будут очень обильны, и мне не хочется прибавлять к ним что-нибудь такое, что может лучше рассказать другой.
Были, однако, у меня с Феликсом Эдмундовичем встречи совсем особого характера, которые, правда, имели широкий общественный отголосок, но которые все же менее известны, чем другие формы деятельности Дзержинского, а между тем, вносят в этот незабвенный образ своеобразные черты, которые не должны быть забыты.
Имя Дзержинского в то время (1921 год) было больше всего связано с его ролью грозного щита революции. По всем личным впечатлениям, которые я получал от него, у меня составился облик суровый, хотя я прекрасно сознавал, что за суровостью этой не только таится огромная любовь к человечеству, но что она-то и создала самую эту непоколебимую алмазную суровость.
К тому времени самые кровавые и мучительные годы оказались позади. Но войны и катастрофа 1921 года оставили еще повсюду жгучие раны.
Страна переходила к эпохе строительства, но, обернувшись лицом от побежденного врага, увидела свое жилище, свое хозяйство превращенным почти в груду развалин.
На том кусочке фронта, где работали мы, просвещенцы, и который в то время называли «третьим» фронтом для обозначения его третьеочередности, к которому даже у самых широко смотревших на вещи вождей было отношение как к группе нужд и вопросов, могущих подождать, на этом кусочке общего фронта не счесть было всяких пробоин, которых нечем было забить, всяких язв, которые нечем было лечить.
Теперь, во времена несравненно более обильные, спокойные и мирноплодотворные, когда иной раз не без жути измеряешь расстояние между необходимым и возможным, лучше всего бывает вспомнить о тогдашних сумрачных днях, тогда вся обстановка кругом кажется куда светлее.
В один из дней того периода Феликс Эдмундович позвонил мне и предупредил меня, что сейчас приедет для обсуждения важного вопроса.
Вопросов, на которых перекрещивались бы наши линии работы, бывало очень мало, и я не мог сразу догадаться, о чем же таком хочет поговорить со мною творец и вождь грозной ВЧК.
Феликс Эдмундович вошел ко мне, как всегда, горящий и торопливый. Кто встречал его, знает эту манеру: он говорил всегда словно торопясь, словно в сознании, что времени отпущено недостаточно и что все делается спешно. Слова волнами нагоняли другие слова, как будто они все торопились превратиться в дело.
– Я хочу бросить некоторую часть моих личных сил, а главное, сил ВЧК на борьбу с детской беспризорностью, – сказал мне Дзержинский, и в глазах его сразу же загорелся такой знакомый всем нам, несколько лихорадочный огонь возбужденной энергии.
– Я пришел к этому выводу, – продолжал он, – исходя из двух соображений. Во-первых, это же ужасное бедствие! Ведь когда смотришь на детей, то не можешь не думать – все для них! Плоды революции – не нам, а им! А между тем, сколько их искалечено борьбой и нуждой. Тут надо прямо-таки броситься на помощь, как если бы мы видели утопающих детей. Одному Наркомпросу справиться не под силу. Нужна широкая помощь всей советской общественности. Нужно создать при ВЦИК, конечно при ближайшем участии Наркомпроса, широкую комиссию, куда бы вошли все ведомства и все организации, могущие быть полезными в этом деле. Я уже говорил кое с кем; я хотел бы стать сам во главе этой комиссии; я хочу реально включить в работу аппарат ВЧК. К этому меня побуждает второе соображение: я думаю, что наш аппарат – один из наиболее четко работающих. Его разветвления есть повсюду. С ним считаются. Его побаиваются. А между тем, даже в таком деле, как спасение и снабжение детей, встречается и халатность, и даже хищничество! Мы все больше переходим к мирному строительству, я и думаю: отчего не использовать наш боевой аппарат для борьбы с такой бедой, как беспризорность.
