Книга Свободная любовь - Ольга Кучкина

– Было бы стабильное, наверное, с ума б сошли.

– Ну что вы! Я до такой степени человек поря… как это называется…

– Порядочный…

– Да, до неприличия. Консервативный, домашний. У меня никогда в жизни не было параллельных романов. Не было романов с режиссерами. Это невозможно. Боже сохрани. Он должен быть для меня загадочным, недосягаемым… а если я запах буду слышать… Нет. Я очень брезгливый человек.

– Любовь играла главную роль или второстепенную?

– Вначале главную. Абсолютно. Мне всегда безумно хотелось, чтобы пришел человек, которого я буду обожать… Я однолюб. Проклятый. Понимаете? И потом это все сгорает. Но я не прощаю. Я не умею.

– Что значит однолюб? Не параллельно, но вы же не один раз любили?

– Я с большой болью разочаровывалась в том, чем была очарована. Я не знаю, как это объяснить. Мне кажется, если человек, тот, кто мне нравится, смотрит на кого-то или, не дай бог, что-то такое, – я хочу исчезнуть, я сразу такая несчастная, я не знаю, я сразу очень сильно сомневаюсь в себе, я уже больше не могу подняться на ту высоту, на которую он меня поднял. На высоту женщину поднимает все-таки мужчина. И я исчезаю. Я подаю на развод или… Это очень мучительно. Это всегда бывает, когда только подумаешь: ну вот… И до сих пор так. Мозги понимают. Но мозги и устройство, они в вечном конфликте. Я могу все про вас объяснить. Если у друзей конфликт, я их помирю. Но с собой… Так и идет вся жизнь.

– Люся, в начале жизни, я помню ваш взлет, потом попытка «Современника», не получилось и – алкоголь, да? Говорили, что падала с ног…

– Никогда в жизни. Жуткая сплетня. Никогда не падала. Кто меня знает, ни разу в жизни меня пьяной не видел. Никогда. Может быть, то, что я снималась в фильме «Гулящая»… Я могла шампанского выпить, бокал, и все.

– Господи!.. Но был же период, когда вы пропали?..

– Пропала, потому что меня уничтожили. Это был 57-й год, Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Вербовали всех. И очень многие согласились. Вы смотрели фильм покойного Леши Габриловича «Мой друг – стукач»? Когда он согласился от испуга, чудный человек… Вот это такой же случай. Но со мной не прошло. На той же лавочке его вербовали! У того же дома! Я когда смотрела, мне плохо было…

– Боже мой!.. Они распространяли слухи про вас – так они же специально делают это!..

– Может быть. Для меня все это было открытие. Наша семья совсем в другом измерении существовала. Папа вообще из батраков, мама – уничтоженный дворянский род, поэтому испугана. Мама сходу поняла все. А папа мой не понимал. Как так – Родина, Сталин, ура! И вот это мое большое прозрение, и удар такой, я просто не знала, что делать… В «Современник» меня приняли, но там для меня не было места, все было занято. Я делала все честно, добросовестно, но поняла, что я там погибну. Потому что играла тетушек, девушек с веслом, с коромыслом, в хоре, колхозниц. Роль Роксаны в «Сирано де Бержераке», которую мне дали, – не моя роль, природа не та… И только когда сменилось время – политика сменилась, экономика сменилась, люди сменились, правительство сменилось… Вот как ты зависишь от этих течений. А сейчас? Наш шоу-бизнес: все на таких маленьких пошлостях в виде клипов – бессмысленный набор ручек, перьев, профилей…

– Что сегодня вас держит, Люся? Бог, религия?

– Не знаю. Я не религиозна. Мне с детства нравилось пойти в церковь – хор, красота убранства, воздух, который пахнет ладаном… Когда я в католический храм захожу, там все такое холодное, Иисус бледный с розовыми щеками. Это не мое. Но когда все стали со свечками стоять, да еще партийные… это смешно. Но такая штука: а вдруг… Это момент из области риска…

– Или из области детства…

– Детства, наивности. Кинематографическое «вдруг». Когда я очень плохо себя чувствую на съемке, уже совсем нечем, уже лица не вижу, только одно – текст, свет, ракурс, то, что просит оператор, что режиссер, звукорежиссер, оборка чтоб видна – математика. И я пускаю в себя вот эту боль. И на экране вдруг происходит такой эффект, что я думаю: Боже мой!.. И я думаю: а как это запомнить, я так никогда не сыграю… Вот этот момент: «а вдруг»! Иду на спектакль или концерт – совершенно не могу, и вдруг что-то такое приходит… Очень жаль, что моя публика уезжает. Моя публика или не имеет денег пойти на представление, или уехала. Вот же какая штука. А другая публика, она воспитана на другом, ей не надо вдумываться. Но ведь мысль же собираешь из последних сил – чтоб мысль была! Что держит?.. Я даже не знаю. Работа. Много раз я вообще теряла веру. И происходило «а вдруг». Ну кто мог подумать, что эти полчаса, которые мне дали и спросили: что бы вы хотели в эти полчаса сделать на ТВ? И я сделала «Песни войны», а потом «Любимые песни», и оказалось, это то, что нужно. Я, знаете, всегда стеснялась, когда делала концерт или что-то, никогда не могла написать: я это сделала. Кому рассказать сейчас, как «Песни войны» хотели порезать на «Поют драматические актеры», какие унижения я прошла!.. Но все – «а вдруг». И мне всегда кажется, что прорыв должен произойти. Должны люди устать от «хулигана с зелеными глазами», который поется на лучшей площадке страны. Не может так быть! Такая песня имеет право на существование, но совсем в другом районе. Этот репертуар, я имею в виду. Сейчас вспомню: «Ты сказала мне два раза, не хочу, сказала ты, вот такая вот зараза девушка моей мечты, отказала мне два раза…». Это замечательно, но когда в России у телевизора сидит семья, и семилетний ребенок вместе с ними поет синхронно, а папа и мама в восторге, – тут что-то со мной происходит. Я не хочу быть каким-то законодателем, все мы были хороши в свое время, и эти хороши, все повторяется. Но не до такой же степени!

– Вы сделали «Песни войны» по приезду из Америки…

– Да, приехав из Америки, первый раз. Я очень хотела туда, потому что эти грезы – все же детство было связано с американским кино. Как у всех. И когда я там побыла… на меня произвело чрезвычайное впечатление все это. И я еще раз поняла: не мое. Я не могу приехать в другую страну, прижиться там и говорить: вот смотрите, как у нас… Это не у нас. У нас – тут. Это как угодно можно назвать: патриотизм или что… Я вычитала, что «патриот» – жуткое слово.

– «Патриот» – жуткое слово, когда этим спекулируют.

– Я говорю: да, оно такое, но оно мое. Я здесь выросла, я здесь какие-то кирпичики вкладывала в фундамент… Я мечтала всегда выстроить мюзикл, но другой, чем в Америке. Вот мы сейчас с вами говорим, и чтоб я вдруг запела, и у вас не будет никакой дисгармонии внутри, как это она вдруг… Вот как это сделать, чтобы прожить роль в драме, в фарсе, но в музыке, переходя от текста к пению?.. В Америке Бродвей, если живешь там и не посмотрел мюзикл, ты не человек. Я говорю: ты смотрела? Да, обязательно. Но ты же хотела уйти? Да, но надо досмотреть. Но там нет ни одного драматического спектакля. А я сейчас делаю одну вещь, о которой я могу сказать, что она мне нравится. Но люди совсем не приучены к этому. Только тонкачи…

– Спектакль «Бюро счастья»?