Книга Цветок Трех Миров - Дмитрий Емец

– Как это работает?

С лестницы раздался еще один вопль.

– Просто и надежно. Во влажных оврагах у Первой гряды растет невзрачный кустарник. На ветках эти ягоды никогда не соприкасаются, чтобы получать достаточно света. Если же соприкоснутся, кустарник словно взрывается. Семена летят в разные стороны как пули. Это для них сигнал, что они созрели и пора высеваться. А так как земля там скалистая, врезаться в нее имеет смысл посильнее. Вот семена и прыгают, пока не получат достаточный разгон.

– А почему у тебя в коробочке они не того? – спросил Рузя.

– Потому что они НЕ соприкасались. У них черенки как пружинки. Пока насильно не заставишь соприкоснуться, держи хоть под подушкой.

Послышался звон стекла, и Наста с сожалением констатировала, что банка покинула орбиту подъезда и отправилась в свободное странствие по Питеру. Высадив дверь с помощью гаснущего льва, Наста сунулась было на крышу, но один болт ударился в железо рядом с ее головой, а другой оцарапал ей ногу. Наста шарахнулась назад.

– Засели где-то. Ну все, вдовы, теперь отдыхаем! – сообщила она Рузе и начала быстро перезаряжать шнепперы. У нее их было теперь два: свой и Рузин.

Рузе же вручила трубку со стрелками.

– Попробуй хоть раз промазать! За каждый промах будешь писать Вадюше реферат по шныровскому бою. Тридцать страниц от руки, и никаких шансов найти справочную информацию в Интернете, – пригрозила она.

– Почему они не атакуют? – печально спросил Рузя, принимая трубку с таким ужасом, словно это был треснувший ртутный градусник.

– Не боись, вдова, до ночи не засидимся! – успокоила его Наста.

Она опустилась на колени, один шнеппер положила рядом с собой, другой взяла в руки. Лицо ее было вдохновенным. Причудливая тень от носа падала то на одну щеку, то на другую. Держа на прицеле квадрат света над чердачным люком, Наста бормотала:

Один сказал: «Нам этой жизни мало…»Другой сказал: «Недостижима цель».А женщина привычно и устало,Не слушая, качала колыбель.

И стертые веревки так скрипели,

Так умолкали, – каждый раз нежней! –

Как будто ангелы ей с неба пели

И о любви беседовали с ней[2].

По ржавому железу над ее головой что-то заскреблось. Наста вскинула шнеппер, ориентируясь на слух, и, зажмурившись, выстрелила. Пнуф вырвал кусок крыши. Шаги стихли. Рузя, не закрывший глаза, был повторно ослеплен.

Наста отбросила разряженный шнеппер и схватила другой, но в этот момент в дыру в крыше легко спрыгнул молодой человек в полетном комбинезоне «Самма-флайт» с усиленными бронепластинами на груди. Юноша был без шлема. Черные кудри рассыпались по плечам. В руке он держал трехзарядный арбалет. Маленькие болты поблескивали один над другим как головки трех злых, готовых к укусу ос.

Наста прицелилась в него из шнеппера. Юноша укоризненно цокнул языком.

– Можно я не буду падать в обморок? – весело спросил он, опуская арбалет. – И кстати, спасибо за дыру в крыше. Я не знал, как сюда попасть. Пришлось нам с Алем пробежаться у вас над головами.

Наста сердито фыркнула. Будь она кошкой, она хлестала бы сейчас хвостом.

– Чего уставился, Гамов? Скрепку давно в глазки не вставляли? – поинтересовалась она.

– Она хотела сказать «Здравствуйте!» – перевел Рузя, заталкивая дракончика в рюкзак. Гастрафету туда не хотелось, и он выставлял лапы как кот, когда его пытаешься засунуть в сумку.

– Я так и понял, – сказал Гамов вежливо. – Я рад, что она мне грубит. Грубит – значит, выделяет из общего ряда. Учитывая же, что она знает всех поэтов Серебряного века, счесть ее глупой было бы неправильно.

– Не дразни меня! Пнуфов у меня еще навалом! – предупредила Наста, перезаряжая второй шнеппер.

Гамов посмотрел на часы. Платиновый корпус был заключен в изящный бокс с насечками. Кроме времени часы показывали еще скорость и направление ветра, температуру, высоту над уровнем моря и имели два лазерных дальномера.

– Это хорошо, что пнуфов много! – одобрил Гамов. – Но они не пригодятся. Когда я подлетал, сюда поднимались Людочка и Мессалина Петровна. Мессалина Петровна просто сложная женщина, а вот с Людочкой я бы не связывался. Млада и Влада всегда здороваются с ней первыми. Это просто чтобы вы понимали расклад.

Рузя испуганно запыхтел. В дыру сверху заглядывал скалящийся Аль.

– И как ты собираешься нас отсюда увезти? Телепортации же блокированы? – спросила Наста.

– Не блокированы, – ответил Гамов. – Хуже.

– Как это «хуже»?

– Никто не хочет, чтобы дракончик оказался вмурованным в бетон. Поэтому телепортируетесь вы удачно и безопасно, но… строго в определенное место. Прямо в Кубинку к Гаю.

Наста быстро взглянула Гамову в глаза и, поверив, кивнула:

– Почему ты нам помогаешь?

– Не люблю вопрос «почему?». Просто помогаю, и все!

– Все же я хочу услышать ответ!

По губам Гамова скользнула улыбка:

– Ну так и быть. Может быть, потому, что я не совсем ведьмарь и со шнырами мне веселее? Впрочем, не исключаю, что дело тут в личных симпатиях.

– В личных?!

– Подробности расскажу вечером, при луне. Если доживем до вечера! – Гамов коротко свистнул, отгоняя Аля, который вознамерился спрыгнуть Рузе на голову.

Наста решилась. Шагнула на подставленные стременем руки Гамова и выбралась на крышу через пробитую пнуфом дыру.

– С земли не обстреляют?

– Здесь безопасно. Но к краю не подходи.

За Настой выбрался и Рузя, которого Гамов протолкнул со значительно большими усилиями:

– Надо же было так разъесться!

– У меня конституция такая! – оправдывался Рузя.

– Конституция у нас у всех одна. Российская.

Гамов отряхнул комбинезон, испачканный ногами Рузи, легко оттолкнулся – и вот он уже на крыше. Обрадованный Аль положил ему передние лапы на плечи и дохнул в лицо. Запах был смущающий. Рузя и Наста отпрянули. Гамов же брезгливости не проявил и, вглядевшись, спросил сурово:

– Опять кошка?

Аль отвернулся и стал застенчиво тереть морду о лапу.

С чердака, который они только что покинули, послышались непонятные шуршащие звуки, точно сотни маленьких острых лапок с коготками разбегались во все стороны.

– Что это? – пугливо прошептал Рузя.

– Это Людочка. Она рассыпается на множество крошечных невидимок. Никто не знает, как они выглядят, но после них остаются лишь кости и клочья одежды. Дионисий Тигранович называет их «пожирунчики»… Когда они снова складываются в Людочку, она никогда не помнит, где была и что делала.