Книга Шрамы войны. Одиссея пленного солдата вермахта. 1945 - Райнхольд Браун

Только не паниковать! Только не паниковать! Ледяное спокойствие. Почесываем бороды и идем, не пряча глаз. Мы крестьяне, бедные крестьяне — и больше никто.

Загорелые солдаты прошли мимо, не обратив на нас ни малейшего внимания.

Потом мы поговорили с одним крестьянином. Он сказал нам, что город забит солдатами.

— Но не бойтесь, — сказал он нам. — Солдаты вас не тронут. Жандармы опасны, а солдаты — нет.

Его слова нисколько нас не успокоили, напротив, напряжение наше только возросло. Если бы у нас был хотя бы один пистолет на двоих! Это придало бы нам мужества, а сейчас каждый вооруженный человек становился для нас грозным призраком, от которого нам надо было обязательно скрыться.

Вскоре Маргита осталась позади. До границы осталось всего двадцать километров. Я отмерил травинкой это расстояние по карте. Но тут перед нами возникло серьезное, даже страшное препятствие — болото.

Все начиналось вполне безобидно. Под мокрой травой при каждом шаге начала хлюпать вода. Почва стала мягкой и прогибалась под нашими ногами. Вскоре нам стали попадаться лужи, небольшие переливающиеся всеми цветами радуги кляксы. Мы огибали их, надеясь, что скоро снова выйдем на твердую почву. Но вместо твердой почвы началась трясина, которая грозила нас засосать. Нам пришлось остановиться. На нас обрушились полчища комаров. Мы не успевали их бить. Кровь смешивалась с потом, заливавшим глаза. Мы поняли, что попали в большое болото, в бесконечную трясину. Идти дальше было немыслимо; пришлось отступить и искать обходной путь. Мы нашли его, и нам ничего не оставалось делать, как идти по нему до опасного приграничного района. В эту отвратительную ситуацию мы попали совершенно неожиданно, и она не прибавила нам бодрости духа. Дорога ветвилась на множество тропинок. Нужное направление мы выбирали по компасу. Все наши чувства до предела обострились; мы вели себя, как две дикие кошки, пробирающиеся по лабиринту дорожек среди страшного болота. Иногда нам приходилось вброд перебираться через стоячие лужи. При этом нам в ноги тут же вцеплялись пиявки. Но это было не самое худшее, с кожи они отпадали сами. Хуже было то, что тропинка вывела нас в деревню, а свернуть и обойти ее не было никакой возможности. Мы остановились и задумались: пересекать деревню — пусть даже такую крошечную — в приграничном районе было крайне рискованно. Очень велика была вероятность натолкнуться на жандармов. Что же нам делать? Мы продолжали в нерешительности топтаться на месте. Не разумнее ли будет отступить и поискать другую дорогу? Но и другая дорога могла привести нас в деревню. Наверное, вообще все дороги ведут в деревни. Не стоит ли нам прикинуться простыми селянами и устало и медленно пройти сквозь деревню? При этом ни одному, ни другому не пришла в голову простая мысль, что мы вовсе не похожи на местных крестьян. На кого мы были похожи? На бродяг, разбойников с большой дороги, на нищих — на кого угодно, но только не на местных жителей. Кэтчулэ и опинчи не делали из нас крестьян! Но мы об этом не подумали.

Мы решили идти напролом — через деревню. Кроме того, нас обнадежила одна женщина, с которой мы столкнулись на околице. В ответ на наши вопросы она сказала, что в деревне нет ни жандармов, ни русских. Ближайший полицейский участок находится за много километров отсюда, и она не помнит, когда жандармы в последний раз заглядывали в их затерянную среди болот, богом забытую деревню. Мы поблагодарили ее и вошли в деревню…

Крайние дома деревни тянулись к нам, как добрые руки, готовые принять нас в свои объятия. Было тихо. Крестьяне ушли на работу — в поля, на луга, выгнали скот на пастбища. Вскоре мы миновали деревенскую площадь и увидели противоположную околицу. Сердца наши радостно забились. Может быть, в той стороне болото уже закончилось?

— Ну что, Бернд? Завтра в это время мы будем уже в Венгрии!

Но Бернд не успел мне ответить, так как в тот же миг мы получили удар в спину.

— Стой!

Меня словно парализовало, но я продолжал, машинально переставляя ноги, двигаться вперед.

— Стой! Стой!

Да, этот окрик относился к нам. Я взглянул на Бернда. Он побледнел как полотно, но тоже как ни в чем не бывало продолжал идти рядом со мной.

Все оказалось напрасным: все беды, страхи, переживания, надежды — все это оказалось перечеркнутым одним махом, в течение доли секунды.

Нет! Нет! Мы сделали еще несколько шагов, делая вид, что окрики преследователей не имеют к нам никакого отношения. Мы ничего не слышим, мы каменные изваяния, а не люди! Прыжок в сторону, и мы, распахнув калитку, оказываемся в каком-то дворе. Взлетают испуганные куры, с цепи, остервенело лая, рвется здоровенный пес. Жандармы врываются на соседний двор, чтобы отрезать нам путь к отступлению.

— Стой, стой!

Ну, теперь кто быстрее! Я забираюсь на дощатый забор, повисаю на нем, подтягиваюсь, спрыгиваю. Я не успеваю сделать и шага, когда раздается выстрел. Я оборачиваюсь. В пяти метрах от меня стоит жандарм со вскинутой к плечу винтовкой. Я поднимаю руки.

Бернд опередил меня, и я вижу, что его преследует другой жандарм. Хлопают два выстрела — оба мимо! В погоне охотно участвуют и крестьяне. Далеко Бернд не ушел. Его вытащили из болота, в котором он успел увязнуть по грудь. Когда он в сопровождении жандарма подошел ближе — мокрый и грязный с головы до ног, — у него было очень серьезное и расстроенное лицо. Таким я еще ни разу не видел своего друга и спутника. Я просто, по-товарищески улыбнулся ему, словно говоря: «Ты и в самом деле думаешь, что это конец». Он поднял голову, и наши взгляды встретились. Мы рассмеялись — немного натянуто, но рассмеялись. Именно в этот момент мы оба поняли, что стремление к свободе в нас не угасло, оно возрастало и становилось только сильнее с каждым ударом сердца.

Рука Бернда была в крови — он порезался о болотную осоку. Он озабоченно смотрел на текущую кровь, когда жандарм ударил его палкой по пальцу. Мне захотелось кричать: «Мы не бродяги!» — но я лишь еще крепче стиснул зубы. Уткнув стволы винтовок нам в спину, жандармы вытолкали нас назад, на деревенскую улицу, и привели в дом какого-то чиновника.

Здесь выяснилось, что мы не контрабандисты и не бандиты, а бежавшие из лагеря немецкие военнопленные. С точки зрения закона разница была невелика, мы все равно остались под арестом, жандармы были тверды как кремень, и ни на какое снисхождение рассчитывать нам не приходилось. Правда, крестьяне проявили к нам больше милосердия — они непрестанно заглядывали в дверь, протягивали нам сало и хлеб. Жандармы были очень недовольны. Они прогнали сердобольных, но разрешили нам взять еду. Нас обыскали, обнаружив при этом солдатские книжки и удостоверения личности. Компас и карту у нас, естественно, отобрали.

Пришел местный учитель. Он должен был исполнять роль переводчика, ибо жандармам не удавалось нас как следует допросить. Мы не понимали их вопросов. Мы решили молчать, а в ответ на все вопросы лишь недоуменно разводили руками.

— Пусть они себе спрашивают, — сказал я Бернду. — Пусть приведут того, кому мы сможем задать вопросы.