Книга Исповедь королевы - Виктория Холт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Выступил весь Париж, — предупредил генеральный прокурор. — Единственное безопасное место для Ваших величеств — Национальное собрание. Мы должны доставить вас туда, нельзя терять ни минуты. Никакие действия не помогут нам против такой массы. Вы видите, что сопротивление невозможно.
— Тогда пошли, — заявил король. — Позовите челядь.
— Только вы и ваша семья, сир.
— Но мы не можем оставить всех этих храбрых людей, которые находятся с нами здесь, — запротестовала я. — Неужели мы должны их оставить перед яростными толпами?
— Мадам, если вы будете возражать против ухода, то вы будете ответственны за смерть короля и ваших детей.
Что я могла поделать? Я подумала о дорогой Кампан, Ламбаль, Турзель, о всех, кто был почти так же мне дорог, как моя собственная семья. Но я видела, что ничего не могу поделать, а рядом со мной был дофин.
Мы покинули дворец. Некоторые парижане уже смотрели на нас через ограду, а другие проникли во двор, но не делали попыток остановить нас. На земле толстым слоем лежали листья, хотя был только август. Играя, дофин поднял несколько листьев. Бедное дитя, он так привык к тревогам, подобной этой, что считал их частью своей жизни, и, пока мы были вместе, он, казалось, только порадоваться. Издали уже доносились выкрики и вопли. Толпа была очень близко. Я слышала хриплые голоса, распевавшие: «Allons, enfants de la Patrie…»
Король сказал спокойно:
— В этом году листья опали очень рано. Когда мы приближались к зданию собрания, высокий человек взял дофина на руки. Я в ужасе закричала, но он посмотрел на меня доброжелательно и сказал:
— Не бойтесь, мадам. Я не причиню ему никакого вреда. Но нельзя терять ни минуты.
Я не могла оторвать взгляда от своего ребенка. Я была испугана, но дофин улыбался и как не по годам развитой ребенок говорил что-то этому мужчине.
Когда мы подходили к зданию собрания, мне вернули моего сына. Я поблагодарила этого человека и так крепко схватила мальчика за ручку, что он сказал мне, что я делаю ему больно.
Но мы достигли здания собрания, и здесь нас поместили в ложу для репортеров в то время, как президент заявил, что собрание поклялось стоять за конституцию и что они защитят короля.
Во время бегства из Тюильри у меня украли часы и кошелек. Я посмеялась про себя по поводу своего одномоментного беспокойства из-за этих бесполезных вещей. И в помещении собрания я могла слышать крики толпы, когда она достигла Тюильри, и подумала, что сталось там с нашими верными друзьями. Особенно меня беспокоила принцесса де Ламбаль, которая могла жить в безопасности в Англии, но вернулась из-за любви ко мне.
Я молча заплакала, думая о том, что с нами теперь будет, поскольку мы не могли вернуться на руины, в которые эти люди превратят Тюильри.
Но что сейчас вообще имело значение? Зачем Сражаться за существование, за которое не стоило и бороться?
Когда будет необходимо, то я знаю, как умереть.
Людовик XVI
Французы, я умираю невиновный в преступлениях, приписываемых мне. Я прощаю тех, кто вынес мне смертный приговор, и я молюсь, чтобы моя кровь не пала на Францию.
Людовик XVI на эшафоте
Нас разместили в Тампле, не в том дворце, который был замком храмовников и в котором однажды жил Артуа, и куда, как помню, я приехала однажды зимним днем в нарядных санях, чтобы пообедать с ним, а в крепости, примыкавшей к нему, в этой мрачной тюрьме, непохожей на Бастилию, с круглыми крепостными башнями, узкими окнами и двориками, лишенными солнца. Здесь нас держали как узников. Начальником Тампля был заместитель прокурора Жак Рене Эбер, человек, которого презирало большинство идейных лидеров, таких, как Демулен и Робеспьер. Это был жестокий и беспринципный человек, восхищавшийся революцией не потому, что он искренне верил в ее способность дать лучшую жизнь беднякам, а потому, что она давала ему возможность проявлять свою жестокость. Он добился влияния благодаря своей газете «Папаша Дюшен», в которой разжигал, как и многие другие, низменные страсти толпы.
Я сильно расстроилась, когда узнала, что нас поручили этому человеку. Он всегда пренебрежительно относился ко мне, и я знала, что он думает о различных скандальных сообщениях, которые писались обо мне. Я читала его дьявольские мысли, но вопреки страху мне удавалось казаться безразличной к нему, при этом я выглядела более высокомерной, чем когда-либо.
Но среди революционеров были лица, хотевшие показать нам и миру, что жестокость не входит в их программу. Именно они контролировали толпу, это они совсем недавно вырвали нас из кровожадных рук. Именно эти люди хотели реформ — свободы, равенства и братства, — с помощью конституционных методов; и в то время они находились у власти.
Поэтому жизнь для нас была не такой уж неудобной, какую, я уверена, Эбер желал нам создать. Для нас была оборудована большая башня Тампля, четыре комнаты выделили королю и четыре — Елизавете, мне и детям. Нам разрешали гулять в садике, правда, всегда под усиленной охраной, но не отказывали в этих прогулках, так как считалось, что они полезны для здоровья. Было достаточно еды и питья, были одежда и книги.
Я была поражена, как Людовик и Елизавета приспособились к подобной жизни. Совсем другое было со мной! Мне казалось, что у них нет никакой энергии. Елизавета была такой кроткой и принимала свалившееся на нас несчастье как Божью волю. Возможно, в этом заключалось различие между нами — у нее была вера, которой мне не хватало. Я по-своему завидовала им — как Людовику, так и Елизавете. Они вели себя пассивно, никогда не желая бороться, всегда все принимая. Елизавету утешала религия, и она говорила мне, что всегда мечтала о жизни монахини, стремилась к ней, и жизнь в Тампле казалась ей похожей на жизнь в монастыре. У Людовика также была своя религия, у него была пища и питье, большую часть дня и ночи он спал, и пока его не призывали защищать жизнь своего народа, он отдыхал.
Они раздражали меня, и все же я восхищалась ими и по-своему завидовала им.
Иногда я сидела у окна и наблюдала, как Людовик в саду учит дофина запускать воздушный змей. Всегда доброжелательный и спокойный, он ничем не походил на короля.
Я слышала, как многие простые люди, которых приводили стеречь нас и которые читали сообщения обо мне и короле в «Папаше Дюшен», выражали удивление, найдя короля таким простым человеком, игравшим со своим сыном в тюремном дворике, подсчитывающим, сколько квадратных футов в нем. Иногда они видели его дремавшим после принятия пищи или спокойно читающим. Они видели меня занятой шитьем, читающей детям, ухаживающей за ними, и я чувствовала, что это их удивляет. Я была высокомерной, это правда, но как могла столь надменная женщина позволять себе предаваться таким непристойным похождениям, о которых они слышали? Как могла такая Иезавель[5]заботиться о своей семье?
