Книга Успеть изменить до рассвета - Анна и Сергей Литвиновы

Несмотря на то что в институт я не ходил, пару раз встречал в студгородке Ларису — мою несостоявшуюся мать. Она всякий раз при виде меня отворачивала в сторону свой хорошенький носик. Я тоже с ней не здоровался. Надеялся, что, если она станет сторониться меня, а также Вячеслава Лынькова, жизнь ее сложится приятней и благополучней.

Однако не тут‑то было! Воистину, вы, женщины — странные существа. Все вы похожи на прародительницу Еву, как писал великий поэт. Вам плод запретный подавай, а без того вам рай не рай. Все вы, как жены Синей Бороды, так и стремитесь заглянуть в запретную комнату. Однажды Лариса, краснея и очевидно смущаясь, подошла ко мне. Представляю, сколько внутренней борьбы перенесла она ради этого! Но все ж таки подошла — значит, несмотря ни на что, ее тянуло ко мне! Тихо спросила: «А ты правда будущее знаешь? Я хотела про мамочку свою узнать». Не знаю, правда ли это была, про мамочку, или девичья уловка — скорее, второе. Я не стал разбирать и отвечал грубо, если не резко:

— Я наболтал тебе — не помню чего. Не обращай внимания. Знаешь, со мной бывает. Я на учете в психиатрическом диспансере состою. Только ты никому! Должен таблетки постоянно принимать. А если вдруг пропущу прием, такое начинаю придумывать! Мне даже видения бывают. Поэтому ты меня извини. И забудь.

Я круто развернулся и оставил ее в растерянности, если не в слезах.

Будем надеяться, что теперь она отстанет. Вы, девушки (как я, по‑моему, уже писал), пуще сглаза боитесь в глубине своей души связать собственную судьбу с неполноценным товарищем. И если инвалид без ног еще может вызвать что‑то вроде материнского чувства и самопожертвования, то псих ненормальный — вряд ли. Потому будем надеяться, что больше она докучать мне не будет.

Чем я еще занимался, помимо налаживания (а точнее, разлаживания) своих матримониальных дел? Я не учился, не работал. Зато в голове моей роились десятки мыслей о том, как можно попытаться изменить ближайшее будущее — с тем чтобы переменить, в конце концов, историю моей многострадальной страны. Мне почему‑то казалось, что мое появление на ночной подлипкинской улице Королев не оставит без внимания. И предпримет какие‑то меры. Возможно, предупредит своего днепропетровского соратника‑соперника‑конкурента Янгеля о грядущей катастрофе Р‑16. И возможно, не отправится теперь столь уж беспечно на пустяковую операцию в январе шестьдесят шестого.

Но среди моих наполеоновских и завиральных планов имелся один, который я просто должен был осуществить — хотя бы затем, что именно ради него я осуществил этот свой авантюрный бросок в прошлое.

Я снова отправился в Мытищи. Киоск «Горсправки» на вокзале оказался открыт. Перед крашенной хной дамой я повторил свою отрепетированную один раз повесть: «Эвакуация, бомбежка, мама, семья Кордубцевых» — только теперь я педалировал на то, что все они якобы были родом из Мытищ. «Погуляй полчаса», — сказала дама и стала названивать в городской адресный стол.

А через полчаса положила передо мной листочек:

Кордубцева Маргарита Тихоновна, 1908 г.р.

Кордубцева Мария Петровна, 1935 г.р.

Кордубцев Семен Петрович, 1938 г.р.

И адрес: г. Мытищи, Четвертый спортивный проезд, д.16, кв. 5.

Да! Да! Это были они! Семен Петрович Кордубцев — дед нашего недруга, того самого Елисея. Дед, несчастным образом убитый вместе со своей супругой молнией на опушке в Калининской области. И его сестра Мария Петровна — та самая, что на склоне своих лет будет иметь столь долгий разговор с тобой, Варя, о своем странном внучатом племяннике.

Сейчас им было — деду Кордубцеву на два года больше моего, то есть девятнадцать; двоюродной бабушке — двадцать два.

— Спасибо вам! Спасибо! — залучезарился я в адрес справочной тети. Я готов был расцеловать ее за неожиданный подарок.

— Три рубля за три персоны гони, — проворчала она, маскируя, как свойственно советским людям, свою благорасположенность под внешней суровостью.

Я сунул ей пятерку, на радостях крикнул: «Сдачи не надо!»

— Ишь ты, — проворчала она. — В ресторане, что ли? — И отсчитала мне мелочью до копейки. — Знаешь, как их найти‑то?

— Нет, — чистосердечно ответствовал я.

— Сядешь на электричку в сторону Москвы, до Тайнинской. Там выйдешь на левую сторону, по ходу поезда. А там спросишь.

Я бросился на платформу.

* * *

Семья Кордубцевых проживала в деревянном бараке. В те годы даже в столице бараки были далеко не редкостью. Как я говорил, хрущевская массовая жилая стройка только разворачивалась. Еще впереди были однообразные кварталы Черемушек, Кузьминок, Перово. Большинство народу ютилось в уплотненных до предела бывших барских квартирах‑коммуналках, в разнообразных общагах типа нашей студенческой и в бараках.

В бараке, где жили Кордубцевы, имелся даже некий шарм. Черные, деревянные, будто подкопченные стены. Два этажа. Перед домом — палисадничек за легкой изгородью. Там по весне цветет сирень и жасмин. С противоположной стороны дома — огороды. Сейчас, в конце октября, они отдыхают, перекопанные, до весны, до новых посадок картофеля и свеклы. Огороды венчаются деревянной будкой сортира.

Я не знал, что буду делать с Кордубцевыми. Что я им скажу, как представлюсь. И потому решил не спешить. Понаблюдать, подумать.

Конечно, был бы я кем‑то вроде «патруля времени», наводящего порядок в прошлом и устраивающего зачистки, покончил бы с Семеном Кордубцевым, и дело с концом. И никогда бы не родился ни его сын Вячеслав (которому суждено будет погибнуть вместе с женой в шторм в Эгейском море), ни внук Елисей. Нет человека — нет проблемы. Так, кажется, говорилось здесь, в Советском Союзе, в совсем недавние времена?

Но я ничего подобного сделать не мог. Не мог — потому что не мог. Не умел и не хотел убивать. Да и потом — с какой стати? Лишать жизни, долгой и наверняка красивой, Семена Кордубцева — только по подозрению в том, что его внук (за которого он никоим образом не отвечает) через какое‑то время станет исчадием ада и посланцем темных сил на Земле? Нет‑нет, это без меня.

Но как тогда мне следовало действовать?

Я решил, что мне могут подсказать, натолкнуть на мысль, подарить идею местность и люди вокруг.

Барак, где проживали Кордубцевы, был не один в ряду себе подобных. На противоположной стороне красовались два аналогичных. Меж ними проходило нечто вроде улицы — впрочем, совершенно ничем не мощенной, ни асфальтом, ни даже гравием, просто более‑менее ровная земля, кое‑где поросшая травой. У палисадника вкопан был стол с двумя лавочками. В выходные и вечерами здесь наверняка разыгрывались доминошные партии, а кое‑когда и распивалась бутылочка «белой очищенной» за двадцать один рубль двадцать копеек. На площадке с четырьмя столбами были протянуты веревки и сушилось белье. За ним из окна второго этажа поглядывала время от времени тетка в платочке поверх бигуди — кражи белья, как я понимал, в бедняцком социалистическом Союзе практиковались. Глаз у тетки был дотошным и приметливым, и она немедленно срисовала меня — нового человека, не слишком уверенно подходящего к дому барачного типа.