Книга Мой милый Фантомас (сборник) - Виктор Брусницин

Глава 2

Город Ноябрьский сложился сугубо производственной провинцией нефтяного значения. Бесхитростные дома брежневской эпохи, неперпендикулярные, бесхозные улицы с хилой растительностью, синие, как в песне, и тряские троллейбусы, даже магазины с незамысловатыми вывесками: «продуктовый», «спорттовары». Город кустистый, словно архитектор попался пьяный и строения сооружал, что семена неловкими горстями раскидывал. Отсюда и инфраструктура была страдающая: с водицей перебои, прочим. Центр, правда, с подобием площади. Провинциальный, неотличимый от сонма аналогичных. Ну и больница такова же, грустная — один этаж в двухэтажном неособняке. Зимой, впрочем, северное сияние — вещь отменная. И потом зарплаты. Очень, напримерно, незазорным считалось нефтяным женам иметь не менее трех шуб (это пусть всякие Шанели платья меняют, а у нас так). Зубы шли хоть и после шуб, однако тоже приоритетом пользовались. Другое дело, что дамы грызлись (на то и зубы) за копейку (сермягу-то на днях скинули), однако фирменная улыбочка Егора очутилась впрок.

Между прочим, не угадал Егор и относительно Марины. Счел, что от сердечного нытья станет отлынивать, а вышло наперекор. Работа здесь получалась рывками, в ходу были сезоны. Странное вроде дело, фруктами и овощем ушлые южане город не обижали, а люд болел всеми болезнями подряд. Летом, допустим, народ из Ноябрьского дружно бежал тратить халяву и работы совершенно не наблюдалось. Казалось и ты сиди где-либо в теплом краю, однако Люси оказалась строга. Словом, в отсутствие демисезонья и получая шикарную незанятость Егор унывал. Унынием здесь пропитано было все, начиная от внешнего вида здешних (равно от внутренности), заканчивая природой, вернее сказать, отсутствием таковой. Особенно хороша в этом отношении была хозяйка, у которой приходилось снимать квартиру. Эта часто и вечно не вовремя — притом что предосудительным Егор ничем не занимался (прискорбно) — припиралась и, если не скандалила насчет того, что сковорода, допустим, не особенно тщательно выскребается, то канючила денег.

— Но мы же условились, что расчет будет производиться в первых числах, — пререкался Егор.

— А почему бы вам не отдать прежде? Мне про вас многое известно, не думайте, имелся знакомый дантист.

— Да существует же договоренность, — идейно бузил жилец, — у меня есть документ с подписью.

— Откуда в вас такая щепетильность! — ужасалась мадам. — Мне кажется с вами трудно ужиться.

— Послушайте, или пересматриваем отношения, или вы оставляете меня в покое, — зловеще воспалялся Егор.

Гражданка вскипала:

— Можете убираться вон, сколько вам влезет! Не обольщайтесь, убиваться по этому мероприятию не стану! — Тут же неизменно опадала. — Ну хорошо, живите, коли вы такой черствый.

И удалялась, соорудив неимоверную улыбку. Удручало необыкновенно. Словом, оставалось — думать, и как назло в голову шла исключительно Марина.

Остановимся кратковременно. Мечтая, скажем, человека вытеснить, наш изобретатель начинал вспоминать ее на самом деле идиотские порой поступки, но теперь же приходилось признать, что хоть Егор, что называется, на местах квалифицировал глупость, однако таковая его ничуть не раздражала. А иная попросту умиляла и делала повыше, а то и свободнее.

…Заслонялся историей, где доохотился до одной мадам с ребенком — дело получилось на отдыхе, по Волге катались на пароходе. Особа от пятилетнего сына не отпускалась. Там вышла экскурсия, заночевали скопом в школе, в классе на полу на матрасах, и Егор подкрался (выпивон, подтвердим, психику прилаживал). После долгого сопротивления — сынок посапывал под рукой мамы — все-таки приспособился, и потом изыскивали укромные местечки, чтобы наспех справить усладу. Отношения Егора безусловно устраивали, поскольку было оговорено, что это так, даже не курортный роман — эрзац. Отсюда, да и не отсюда вовсе, он затеял подкат к иной мамзели и неожиданно получил от первой негодование. Сильно понравилась выволочка, которую изладил Егор в ответ на дерганье похотливой мамаши.

— Что же это, Люда, в конце концов, — страстно пылил парень. — Ты первая ставишь мне всяческие ограничения, оговаривая сугубо сексуальный характер отношений. Но чем же я не выполняю твои претензии? Все происходит в удобных исключительно тебе кондициях — я бы, например, хотел более широких позиций. Мы, наконец, не в цирке и я не морская свинка, и даже состоим в обстоятельствах, где подразумевается свобода. И что же, как только я предпринимаю чуть кособокие действия, которые, впрочем, отнюдь не влияют на наш договор, идет нагоняй. Откуда в вас женщинах такое собственничество?

Занятно, тотчас после речи Егор на предмет действительно посмотрел с немалым холодом и хоть не порвал окончательно, но сузил отклик, постепенно сведя на нет. Вскоре она казалась уже и непонятно зачем так вожделенной поначалу, а лучше — неприязненной. Пройдя время, Егор в ситуации вражды с какой-либо женщиной вспоминал момент, чем удавалось себя выручать. В делах с Мариной воспоминание не проходило напрочь, и даже наоборот, претензий хотелось…Грешил на обиду: впервые женщина — во всяком случае, так откровенно — им пренебрегла, однако временами вынужден был признаваться, что его неоспоримо тянет к девушке, и невозможность уяснить причину феномена заставляла предположить настоящую любовь. Начитанному Егору даже попадались мысли, что грех таковую терять; он сей же час корил себя за надуманность, а поскольку это равно было негативом, терзался неумением толково думать, неспособностью избавиться от мыслей и, выходило, от самого себя, что уже в прочие ворота не лезло… Если произнести сжато, угнетала трудность определить, что именно терзало — как раз присутствие девушки в мыслях, либо потеря натуральная, которая таковая не есть, поскольку Егора никто не отвергал.

* * *

Городок, прямо сказать, частенько донимал. Ветер попадался непростой, разносторонний и сбивал с хорошей мысли, что в суп надо будет добавить укроп, как совершала порой мама, говоря беззаботно: «Укроп не в упрек — впрок». В большом пальце варежки давно образовалась прореха, и его нельзя было спрятать, отчего коченели все остальные (да и в щеках щипало и мешало), и Егор думал, что некому поправить дело, и без женщины все-таки с нескольких точек зрения не то. Еще и свистало, и опять Егор обижался на гражданок. Помимо, населенный пункт оказывался нелюдимым, это уже ни в какие слова не ложилось. Скользило, что его обида — настроение, эмоция, но тут же добывалась такая горечь, что думать становилось неприлично.

Доводилось обижаться на обстоятельства. Стало дело, привередливая собака повадилась подле подъезда облаивать мужчину с головы до ног. Неслась, издалека углядев гражданина, звонко и тягуче тявкая. Войдя в близость, застывала и принималась доходчиво орать «гоу-гоу-гоу», отвернув от объекта голову и равнодушно на него косясь. И ведь облезлая, занюханная, — хоть бы, ей бог, что пристойное снаружи. Егор замирал, фукал — томило до сердечной гулкости. Уж и вицу приспособил в засаде.

Возьмите несварение желудка. Ровно те же продукты, что дома, а прижимало частенько. Неловко, право.