Книга Записки капитана флота - Василий Головнин

Таким образом мучились мы более трех часов; наконец поднялись на высокий хребет гор и пошли по ровной вершине оного к северу, но судьбе угодно было везде поставлять нам препятствия и затруднения. Мы достигли теперь такой высоты, где местами лежал снег на большое пространство, а как по снегу идти нам было невозможно, ибо японцы настигли бы нас по следу, то, выбирая чистые места, где снегу не было, и не видя, далеко ли вперед они простираются, мы принуждены были ходить из стороны в сторону, а иногда и назад ворочаться; отчего мы исходили очень большое расстояние и измучились, но вперед подались мало.

Напоследок за час до рассвета вышли мы нечаянно на большую дорогу, по которой японцы ездят с вьючными лошадьми из города в лес за дровами, отчего дорога сия избита лошадиными копытами и людскими следами, притом и снегу на ней не было, следовательно, японцы наших следов никак приметить не могли. Вела же она прямо на север к лесу и лежала по ровной вершине горного хребта. Мы весьма обрадовались такой встрече и удвоили свой шаг. Теперь, идучи по ровному месту, я хотя и чувствовал в колене и даже во всей ноге жестокую боль, но оную в сравнении с тем, что испытал я, поднимаясь на горы, можно было назвать великим облегчением. Мы думали уже скоро достигнуть дремучего леса и располагали, забравшись в чащу оного, отдыхать там целый день, но матрос Васильев, оглянувшись, вдруг сказал: «За нами гонятся на лошадях с фонарями», – и с сими словами бросился с дороги в лощину. Взглянув назад, мы увидели несколько огней, показавшихся весьма близко, тогда и мы последовали за ним и начали спускаться по крутизне в глубокую лощину. Долго мы спускались, не находя ни лесу, ни кустов, где можно было бы спрятаться, а между тем уже рассветало. Если бы тогда был день, то нас можно бы было видеть со всех окружных гор, а скрыться было негде.

Наконец спустились мы на самый низ пространной лощины, со всех сторон окруженной почти голыми горами; в лощине лежало еще много снегу, но места, где бы можно было скрыться, мы не находили, а день уже настал. Несколько минут стояли мы на одном месте, озираясь кругом себя и не зная, что нам предпринять. Напоследок усмотрели в одном каменном утесе отверстие и, подойдя к оному, нашли, что тут была небольшая пещера, в которой мы едва все поместиться могли. Подле самой сей пещеры лился с горы большой водопад и выбил в снегу под ней яму до самого дна лощины, футов на десять.

К пещере подошли мы по снегу, ибо в этом углу рытвины весьма много его набито было. Она находилась в утесе, сажени на полторы от низа лощины, и водопадом снега было столько выбито, что мы едва могли с помощью небольшого деревца, у самого отверстия пещеры стоявшего, ухватясь за оное, шагнуть в нее. Малейшая неосторожность (или если бы корень деревца был слабо утвержден в расщелине, из которой оно выросло) могла бы повергнуть кого-нибудь из нас в выбитую водопадом яму, перемочило бы его до нитки, да и выкарабкаться оттуда было бы ему трудно, а мне с больной ногой моей и вовсе невозможно. Однако же благодаря Богу мы все благополучно вошли в пещеру.

Сидеть нам было очень не просторно, а притом и жестко, ибо грот наш до половины был наполнен плитником, из коего вся гора состояла и который лежал в беспорядке: многие плиты высунулись вверх краями и углами. А хуже всего было то, что мы почти не смели пошевелиться и принуждены были с величайшей осторожностью переменять положение тела, потому что дно пещеры было покато к яме, водопадом сделанной, а плитник мелок и сыпуч, так что мы с часу на час ожидали, что он покатится со всем и с нами в рытвину. И так мы не могли ни лечь, ни протянуться, а только с одной стороны на другую облокачивались.

Впрочем, убежище наше было очень скрытно. Японцы, не подойдя вплоть к оному, никак не могли нас видеть, а, к счастью нашему, весьма холодный утренник так скрепил снег, что следы наши на нем не были приметны. Нас беспокоил только один случай, которому виною был товарищ наш Шкаев. Когда мы уже спускались в лощину, он потерял колпак свой, сшитый им на дорогу из шерстяного русского чулка. Японцы, найдя оный, тотчас увидели бы, что это вещь из нашего гардероба, и могли бы к нам добраться. Притом надобно сказать, что мы также опасались, чтобы снег у нашего выхода из пещеры в течение дня от действия солнечных лучей не стаял в большом количестве. Тогда нам уже невозможно было бы опять выйти вон, ибо поутру, как я выше сказал, мы и в пещеру с трудом могли влезть.

В таком положении мы просидели до самого захода солнца, разговаривая о своем состоянии и о будущих наших предприятиях. День был весьма ясный, но солнечные лучи к нам не проницали, а сосед наш водопад еще более холодил окружающий нас воздух, отчего иногда едва зуб на зуб у нас попадал. В течение дня мы часто слышали удары топоров в лесу, который теперь был уже не очень далеко от нас, а перед захождением солнца мы, выглядывая из пещеры, видели на горах много людей. Впрочем, особенно примечательного ничего не случилось, как разве то, что в одно время услышали мы шорох, как будто бы кто спускался к нам с горы. Шорох увеличивался и приближался, мы ожидали уже каждую минуту увидеть отряд солдат, нас преследующих, и готовились защищаться и отбиться, буде можно, но вдруг явился дикий олень, который лишь только открыл по духу, что мы от него близко, вмиг от нас скрылся.

Когда появились на небе звезды, мы вышли из пещеры и стали подниматься на высокую гору к северу, которая отчасти была покрыта мелким редким лесом. В это время состояние мое было самое ужасное: сидя в пещере, я старался держать больную свою ногу почти всегда в одном положении, и она меня не слишком беспокоила, но когда мы пошли, а особливо когда стали подниматься на гору, тогда боль не только в одном колене, но и по всей ноге от пятки до поясницы сделалась нестерпимою. Я видел, какое мученье должен был перенести, поднявшись на одну эту гору, но что будет далее? Сколько раз еще нам надобно будет спускаться в пропасти и подниматься на утесы? А обстоятельства требовали, чтобы мы скоро шли.

Я чувствовал, что делал большую помеху своим товарищам и мог быть причиной их гибели, и потому стал просить их именем Бога оставить меня одного умереть в пустыне, но они на это никак согласиться не хотели. Я представлял им, что, видно, судьбе угодно уже, чтобы я погиб здесь, ибо при самом начале нашего покушения я сделался неспособным им сопутствовать. И почему же им, быв в полном здоровье и в силах, без всякой пользы для меня погибать со мною самим, когда они могут еще, завладев судном, спастись и достигнуть России. Что же принадлежит до меня, то, следуя за ними, я должен только буду и их задерживать, и сам претерпевать лишнее мученье, рано или поздно они должны же будут меня оставить и проч.

Однако они просьбы моей не уважили, а говорили, что покуда я жив, то не оставят меня, и что они готовы каждую четверть часа останавливаться и давать мне время отдыхать, а когда достигнем безопасного места, то можем пробыть там дня два или три отдохновения и поправления больной моей ноги. Сверх того матрос Макаров вызвался сам добровольно помогать мне при подъемах на горы таким образом, чтобы я шел за ним и держался за его кушак. И так я решился, претерпевая ужасное мученье, следовать за моими товарищами, но уже, можно сказать, не шел, а Макаров тащил меня.