Книга Реликвии тамплиеров - Пип Воэн-Хьюз

Мы сели за стол и попробовали вино. От камина шло тепло, отблески пламени танцевали на обнаженных женских телах. Мы с Анной тихонько переговаривались, просто так, ни о чем особенном, вспоминая всякие незначительные события на борту «Кормарана». Правда, то и дело сбивались на то, чтобы восхититься обслуживающим персоналом, причем я обнаружил, что меня здорово возбуждает, как Анна наблюдает за реакцией на этих голых девиц. Я вспомнил, какую кару предусматривали правила отца Бурхарда за мастурбацию с использованием доски с дырой. Двадцать дней на хлебе и воде. Тут мне пришло в голову, что отец Бурхард, вне всяких сомнений, имел явное пристрастие к дереву, причем самого похабного свойства. Для него даже плотницкая мастерская являлась борделем. Я расхохотался — с явным облегчением: смех зарождался глубоко внутри меня и наполнял всю мою душу, пока она не взорвалась, освобождаясь от стягивавших ее грубых швов, вшитых туда отцом Бурхардом и его убогой и мрачной братией. Я откинул назад голову и гикнул.

— Что случилось, любовь моя? — спросила Анна, и на ее лице мелькнуло беспокойство.

— Ничего. Ничего особенного, любовь моя.

Когда прибыла мадам, крупная, полностью одетая личность с толстыми, как большие яблоки, щеками и маленькими блестящими глазками менялы, похожая на жену зажиточного крестьянина, Анна сразу взяла быка за рога.

— Мы с другом явились сюда под фальшивым предлогом, добрая женщина, — заявила она. — Я сказал твоему привратнику, что мы ищем развлечений. Мы и в самом деле имеем такую цель, только у нас своя игра, и как бы ни были хороши и привлекательны ваши девицы, у нас другие планы.

— Игра? — удивленно переспросила мадам, скрестив руки на груди и надувая губы. Потом до нее дошло. — A-а! Парочка Ганимедов[50]! Ах, мальчики, мальчики! Да зачем же вы сюда-то пришли? Рядом полно бань, возле собора. Только деньги тут зря потратите, да и время тоже.

— Отнюдь не зря, — возразила Анна, нагибаясь к ней. — Мы как раз хотим тратить деньги. А город полон воинов и солдат, которые вполне могут счесть веселой забавой охоту за парочкой Ганимедов вроде нас. У вас же, наверное, можно получить кровать и дверь, запирающуюся на замок, а мы готовы заплатить за все странности и неудобства. И потом, кто знает? Может, нам придет в голову обратиться, так сказать, в истинную веру и попросить парочку ваших лучших девочек.

Мадам подумала и улыбнулась почти тепло:

— Ну ладно… Да и почему нет? У меня всегда была слабость к таким, как вы. Наверху уже есть пара девиц. Так что если вы туда подниметесь, никто и ухом не поведет.

Она сунула руку глубоко за корсаж и опустила в мою ладонь теплый ключ.

— Два лестничных пролета наверх, четвертая дверь, — громко прошептала она и подмигнула. — Ох уж эти мне испорченные молодые люди! И такие красивенькие! Какая жалость, а? Я сама принесу вам вина. Ну все, ступайте наверх.

Мы прихватили свои бокалы и флягу с вином и направились к лестнице, лавируя между шлюхами. Анна шла первой. Пока мы поднимались, я задрал ей подол котты. Ее попка покачивалась у меня перед глазами, туго обтянутая белыми штанами. Она поднялась наверх и распустила волосы, упавшие ей на плечи, как тяжелая грозовая туча.

В коридоре было полутемно. Из-за первой двери доносились ритмичное кряхтенье и вскрики. За второй пела женщина, низким, мягким голосом; слов было не разобрать. За третьей царила тишина. Наша была четвертой. Я поспешно повернул ручку. Внутри горела единственная свеча. Я пнул дверь каблуком, и та захлопнулась. Звук удара привел меня в чувство: вот наконец мы и пришли. Добрались — после многих недель страстного желания и целой жизни невыразимо путаных и преступных мыслей. Я стоял, чувствуя себя каменным истуканом, а Анна скользнула к огромной кровати, украшенной грубой резьбой, на ходу расстегивая пояс. Меч с грохотом упал на пол.

— Иди ко мне, любовь моя, — хрипло произнесла она, нащупывая пальцами шнурок котты. Потом одним движением стянула ее с себя, и та медленно сползла на пыльный пол.

Анна села на постель. Ее кожа казалась очень белой, оттененная чернотой волос и зеленью чулок. Грудь все еще стягивала полоса льняной ткани. Она склонила голову на плечо, изучающе глядя на меня. Лицо ее вдруг сделалось каким-то чужим, на щеках от возбуждения пылал румянец. Я почувствовал, что мое лицо тоже вспыхнуло, и отступил к двери.

— Что с тобой, Петрок? — напряженно спросила она.

У меня в животе все сжалось. Кожа горела и шла мурашками, я так покраснел, что от лица исходил жар. Желание, кажется, превратилось в обычный страх. Руки вдруг сами собой взлетели к груди, и ладони соединились — совершенно рефлекторным жестом, позабытым за долгие месяцы. Совершенно сбитый с толку и смущенный, я прижал их к груди и почувствовал, как колотится о ребра сердце.

— Не знаю, что делать дальше, — наконец признался я.

Наши взгляды встретились. Так мы и смотрели друг на друга, не отрываясь, и сердце все отсчитывало секунды моего бесконечного постыдного бездействия. Потом лицо Анны разгладилось, она улыбнулась и протянула ко мне руки.

— Все, что надо сделать, — это подойти ко мне, любимый.

Так я и поступил, чуть не запутавшись в складках котты Анны. И сел на кровать рядом с ней. Я весь дрожал как в лихорадке, а она притянула меня к себе, прижимаясь все сильнее и сильнее. Потом отпустила, молча расстегнула мой пояс и, словно раздевая ребенка, потащила мою котту вверх, стягивая с меня.

— Ну давай, — прошептала она, заводя мои руки себе за спину, где льняная полоса была завязана узлом. Я подергал его и распустил. Анна подняла руки, и я медленно размотал длинную полосу, пока она не упала на пол. И мы обнялись, наконец прижав одно теплое тело к другому. А потом я очнулся, и наши руки заплясали, заскользили, развязывая шнурки, тесемки и подвязки и отыскивая тайные места, спрятанные под ними, и это уже не казалось ни странным, ни запретным. Мы упали на старую раздолбанную кровать, и весь мой мир стал Анной: ее волосы, ее запах, ее веснушки, то появлявшиеся, то пропадавшие в мигающем свете свечи, все ее тело, ее плоть, что с чудесной готовностью трепетала под моими прикосновениями. Так мы и плыли в забытьи, пока не поняли, где и как пылающий огонь наших тел и душ, огонь жизни и любви может соединиться и вспыхнуть еще сильнее.

Чуть позже Анна пошевелилась, по-прежнему зарывшись лицом в подушку.

— И на сколько это потянет в плане покаяния, брат Петрок?

— На три года, дитя мое. По меньшей мере.

Глава пятнадцатая

Свеча догорела, и фитиль уже плавал в лужице расплавленного сала и коптил. Мы с Анной лежали, наблюдая за тенями мотыльков, плясавшими по потолочным балкам. В конечном итоге, пересилив себя, мы разделись догола, и теперь никакие шершавые и пованивающие покрывала не защищали нас от холода.